След на мокром асфальте

– Нет. Устраивал провокации. Выдавая себя за советского офицера, входя в доверие к пациентам, внедрился в подпольный комитет сопротивления, спровоцировал раскол в руководстве. Подбил заключенных на неподготовленный бунт. Ячейка была уничтожена, после пыток были сожжены более трехсот советских военнопленных.

– Еще что можете добавить?

Отец продолжал отвечать на вопросы Сорокина. Скупо, по-военному описывая такие черные дела, что воздух в помещении стал густым, ядовитым, точно присутствие этого выродка делало его непригодным для дыхания. Шипел, заикался Золотницкий, по его лицу пробегали уродливые гримасы, точно под этой черепушкой – вполне красивой, с таким высоким умным лбом, хороводил легион бесов.

– С‐собака. Красная ш-шкура. Коммуняка.

Под окнами зашуршали по гравию шины, из черного автомобиля вышли двое, с ними и Акимов.

* * *

После того как увезли Золотницкого-Петерсона, дышать стало не в пример легче, и Анчутка, опомнившись, спросил:

– Где Санька?

– А что такое? – улыбаясь одним глазом, уточнил Сорокин. – Он разве не с вами?

Яшка ахнул, зажав рот ладонью:

– Ай. Он все еще там торчит, на голубятне!

– Так идите, снимите дозорного, – позволил капитан, – а ты, Андрей, все-таки наведайся в больницу.

– Скажи, чтобы противостолбняк ввели, – подсказала Мурочка. – Извини, дружок, я старалась аккуратно.

Пельмень смутился:

– Да ладно, не впервой. На самом деле-то и не больно. И вы простите, что я вас хотел… подносом.

Тихонова, как бы защищаясь, закрыла руками свой выдающийся нос:

– За это гран мерси. Тут бы мне и конец пришел.

– Марш-марш, – поторопил Сорокин, – время позднее.

…Далее, открыв сейф, капитан выложил на стол деньги в упаковке:

– Вот твои средства, Игорь Пантелеевич, командировочные и прочее. Портфель, – Сорокин покосился на Кольку, подмигнул, – ты уже получил. Распишись тут.

Пожарский-старший, ставя подпись, со вздохом то ли спросил, то ли сообщил:

– Убит, стало быть, Василий.

Колька заметил, что и Маша Тихонова, вздохнув, отвернулась, точно разглядев в темном окне нечто интересное.

– Жаль, – продолжил Пожарский-старший.

Тихонова, открыв форточку, закурила и, выпуская дым, спросила:

– Что вы на меня так смотрите, товарищ лейтенант?

– Обыкновенно смотрю, – огрызнулся Сергей, отводя от нее злой взгляд.

– Вот вы на меня зубами скрипите, а товарищу капитану далеко не все известно из того, что вы мне наговорили. Цените.

– Да представляю уж, – вздохнул Сорокин. – Что, Мария Антоновна, тут обождете, или отвезти вас?

– Я тут подожду. Вы не против?

Капитан заверил, что нет. Осмотрев собрание – все были красноглазые, встрепанные, ошалевшие от радости, усталости, грусти, – предписал расходиться.

Они – Акимов и Пожарские – разошлись. Сергею говорить не хотелось, хотелось вернуться домой, где просто, тепло и уютно, завалиться на кровать, отвернувшись к стене, и проспать лет сто.

А вот Колька, которого глодала совесть, нашел в себе силы. Отойдя уже довольно далеко от отделения, заставил себя отцепиться от отцовской руки.

– Папа, ты иди, я догоню.

* * *

В горле уже першит от табачного дыма, от чая. Маша Тихонова, Мурочка, она же – старший лейтенант Мария Антоновна Абольянинова, перестав держать фасон при посторонних, поникшая, как увядающий цветок в вазе, говорила устало:

– Да все я понимаю, Николай Николаевич. Не первый год в разведке.

Сорокин мягко укорил:

– Тем более. Вы безобразно раскисли, детка.

– Не знаю.

– Устали. Но мы с тобой молодцы, особенно ты.

Она подняла глаза. Сухие, ни капли влаги не видать.

– Ливанова потеряли. Потеряли небезнадежного человека. По плану в момент наезда на Игоря я должна была вцепиться в руль, развернуть, чтобы смягчить толчок.

– Помню.

– Так вот, мне не пришлось ничего делать. Он сам вывернул руль.

– Он все равно предатель, – напомнил Николай Николаевич.

– Петерсон плотно держал его в руках. Видите ли, в лагере для военнопленных в американской зоне Берлина содержались его мать и младшая сестра, которых вывезли на работу в Германию. Петерсон пригрозил, что они оттуда не выйдут вообще, а официально будет сообщено, что они отказались возвращаться в Россию.

– Понимаю, и все равно выбор у него был.

– Например?

– Вспомните: когда Петерсон стал наседать на вашего мужа, он спровоцировал свое отстранение.

– Ах, это, – Тихонова выпустила струйку дыма, – да, должна признать, что в Евгении Петровиче на удивление много неизведанного.

– Но жалко вам Ливанова, – улыбаясь, подчеркнул Сорокин.

– Не надо смеяться.

– Детка, другого пути вскрыть Петерсона не было, надо было чем-то пожертвовать.

– Понимаю, что не было. Ведь не было же? – Тихонова подняла взгляд с такой надеждой, ожидая лишь одного ответа: не было.

Сорокин мог бы сказать, что был, конечно, и другой выход, и не один. Но в работе контрразведчика надо думать не о людях, а о том, чтобы наверняка получить результат, необходимый для страны. Ради этого приходится жертвовать не только собой – что довольно просто, – но и близкими людьми. Но к чему воздух сотрясать?

– Кто он вам, детка? Если честно.