Слабак

Когда мы увиделись через несколько дней, она заглядывала в мои глаза в поисках объяснения моего внезапного ухода. Ни один из нас не произнёс ничего, кроме дежурного «привет». Она внимательно изучала моё лицо – видимо, надеясь, что если и существовала какая-то преграда, сдерживающая меня, то она вдруг чудесным образом растворилась. Но я оставался прежним, потерянным в себе.

Фантазируя о мужественности, я мечтал прижать Дафни к себе, утешить и почувствовать её уверенность во мне.

И даже как можно мягче произнёс «до свидания», когда мы расставались. Но это составляло всю близость, что я на тот момент мог бы дать.

Через несколько дней мы снова встретились.

– Пойдёшь в мою комнату? – с улыбкой спросила она.

Я неохотно согласился.

– Я же немногого от тебя хотела. Или, считаешь, многого? А почему тогда сбежал? Почему не хочешь сказать мне что-нибудь? Я разве сделала тебе что-то плохое? – начала закидывать меня вопросами Дафни.

По сути, это был один вопрос – тот же самый, что и раньше. Но он казался для меня самым трудным. Когда подобных вопросов она, не останавливаясь, задала с десяток – в своей сумме они просто ошеломили меня.

Она уставилась на меня, гневно наморщив лоб. Казалось, что она вот-вот взорвётся. Не думаю, что собиралась причинить мне боль, но чувствовалось, как сильно она обижена и требует объяснений.

И, чтобы спастись, оставалось только одно: я развернулся и ушёл так быстро, как только мог.

В последующие дни я держался от Дафни настолько далеко, насколько только мог. Что давалось нелегко, потому что кампус казался довольно маленьким: мы посещали один и тот же курс. Если я видел, что она приближается ко мне, то быстро разворачивался, чтобы не столкнуться с ней. Её подруги сердито зыркали на меня, когда мы проходили мимо, как будто я представлял из себя жуткого монстра.

Дафни словно бы воплощала все мои недостатки, напоминая о том, что я – маленький и неумелый. Она умножала критику, которой я когда-либо подвергал себя. Сколько бы усилий я ни тратил на то, чтобы увильнуть от неё, чувства, что она вызывала, засосали меня.

Казалось, моё тело отделилось само от себя, как будто кожа стала бумажным пакетом с множеством случайных, не связанных между собой частей внутри.

Дафни стала доказательством того, что отец не ошибся в своих суждениях обо мне.

Глава 17

Когда я вошёл в «Литтл кампус», Билл сидел в углу. Мы договорились встретиться, чтобы вместе выпить пива. На нём был пиджак в «гусиную лапку» и розовая рубашка «Брукс Бразерс» – то, что он всегда носил по вечерам, когда не нужно надевать белый фартук мясника и прочные туфли официанта на смену в таверне «Миддлтон». Пэт, что тоже там находился, едва взглянул на меня, когда я присел рядом.

– Привет, приятель, – пробормотал он.

Что-то было не так. Билл сгорбился над маленьким столиком, курил, кашлял и одновременно глотал свой напиток.

– Я вчера разговаривал с Дафни. Что ты сделал этой бедной девушке? – спросил Билл, пристально глядя на меня. – Она говорит, что теперь хочет бросить учёбу. Ты решил никогда больше не разговаривать с ней? Не объяснившись, вот просто так уйти и даже ничего не говорить? Бойкотировать её? Учти, мужчины так не поступают. И что мне теперь сказать ей?

– А как поступают мужчины? – спросил я иронично.

– Мужчина винит себя, если всё пошло не так. И говорит своей даме, что она замечательная. А так это или нет – на самом деле неважно. Просто говорит, что во всём его вина, а не её. Но не молчит так упорно.

– Странно, а почему она вдруг спросила именно тебя? С каких пор она хочет знать твоё мнение? – удивился я.

У меня в горле застрял комок. Я не знал, что ещё можно ответить, поэтому сидел молча и позволил унижению всецело обрушиться на меня.

– Ну, она знает, что я твой друг. Ты мог поделиться со мной своими соображениями. Так что расскажи теперь, что же произошло. Просто хочу понять это для себя. И не буду ей пересказывать.

Не хотелось, чтобы меня заставляли объяснять поведение, которое я и сам-то едва понимал. Мне и так было горько думать о том, как я повёл себя, не хотел, чтобы ещё и мои друзья разбирали это.

И что же, следовало погрузиться в дебри прошлого, рассказывая всю свою историю? Даже если бы я и попробовал это сделать: послужили бы слова оправданием, рациональным объяснением того, что я сам в себе не способен осилить? И чем больше вопросов я себе задавал, тем более лицемерным становился.

Я посмотрел на часы. Почти настало время ужина. Любая невзрачная еда выглядела бы куда лучше, чем допрос. Но Билл продолжал сурово пялиться на меня. А Пэт рассматривал, как пена плавает на поверхности его пива.

Молчание затянулась.

– Я просто боялся, – признался я. – Что она станет расспрашивать слишком о многом, о чём не хотел бы рассказывать. Не хотелось, чтобы она знала, как много могу ей сказать о себе. Поэтому решил, что лучше вообще ничего не говорить. Держать всё в себе. Понимаешь, она хотела знать слишком много!