Сквозь толщу лет

В ту ночь ему снились сладкие сны. Но теперь не двадцать четыре утенка, одетые в желтый бархат, а голубь с шершавой обложки обернулся Синей птицей надежд и обещаний.

Анри видел себя на Звонком Острове, как назван Авиньон его любимым Рабле. «Словно все на Звонком Острове, — говорил Пантагрюэль, — били в сковороды, котлы, тазы, кимвалы…» Шум, может, и несносен, но «не утихает с тех пор, как здесь жили папы…». Все, кто писал об этом городе, утверждали, что «нет в мире равного ему по веселью, оживленности, обилию празднеств». «Улицы задрапированы коврами, засыпаны цветами. Из домов, окружающих папский дворец, несется мерное звяканье спиц, которыми плетутся кружева, шум челноков, ткущих парчу для облачения, звон молоточков, чеканящих сосуды… Где-то настраивают органы, снизу, с моста Бенезет, — там пляшут фарандолу, — долетает гром тамбуринов, а надо всем плывет гул колоколов. Счастливое время, счастливый город! Время алебард, которые служили только для парадов, и тюрем, в которых заключенным давали вино. Народ не знал тогда, что такое голод…»

Очень легко и не слишком правдоподобно выглядит многое в иных книгах. Но недаром говорят французы, что легенда — это красивая история, а история — часто тоже легенда, только далеко не столь красивая… Во всяком случае, теперь народ знает, что такое голод. И уж кто-кто, а Анри давно с ним знаком. Впрочем, неутоленная жажда знаний бывает злее голода.

С волнением вступает в Авиньон семнадцатилетний бродяга, спрашивает у встречных, как пройти на улицу Петрарки, к школе.

Дома из пиленого камня, который от ветра и солнца становится еще плотнее. На месте сгоревшего театра XV века достраивается новый, из того же камня… Вот памятник персу Альтену, которому, по преданию, край обязан знакомством с широко возделываемой на полях Прованса мареной. Она используется как краситель для тканей… Еще поворот. Улица Петрарки, школа и перед ней толпа молодых людей.

Предварительный отбор заканчивается в один день. Надо продемонстрировать умение читать и писать. Здесь школа г. Рикара и его каллиграфические упражнения с хорошо очиненным гусиным пером сослужили полезную службу. Затем маленькое переложение, счет, и Анри допущен ко второму туру. Эти испытания продолжаются целую неделю. Экзаменующиеся живут при школе, что, конечно, очень кстати, но питаются за свой счет, что гораздо менее великолепно.

Наконец и устные экзамены, и оба письменных выдержаны. Анри сдал их лучше всех. Во всяком случае, остальные оказались подготовлены гораздо слабее.

Теперь у Анри надежный кров, его кормят сухими каштанами и горохом, и он может сколько угодно заниматься.

Впрочем, насчет учения не стоит обманываться. В Авиньоне уже нет трехсот колоколен, трезвонивших во времена Рабле. Многие давно умолкли. Добавился же не очень звучный, но весьма огорчительный колокольчик Эколь Нормаль, оказавшейся достойным продолжением школы г. Рикара.

Да, почти пятьдесят лет прошло с тех пор, как «Декларация прав человека и гражданина» торжественно провозгласила отмену привилегий для избранных сословий. Почти пятьдесят лет прошло с тех пор, как революционный Конвент создал во Франции широкую сеть начальных и специальных школ, призванных открыть всем путь к знанию.

Но то пятьдесят лет назад.

Теперь, хотя официальная статистика и кичится успехами народного просвещения, ближе к истине негласные цифры: в 1830 году на 100 рекрутов было 50 грамотных; вскоре число их упало до 35, дальше еще уменьшилось.

Школы, в которых, по замыслу Конвента, «ум и сердце молодых республиканцев научились бы практике общественных и частных актов добродетели», готовили теперь детей к первому причастию. После него одиннадцати-двенадцатилетние ребята попадали в поле, на скотный двор, на фабрику.

Женское образование полностью прибрано к рукам духовенством. Да и в каждом классе мужских светских школ висит распятие, обязателен ежедневный урок катехизиса, четырежды в день читают молитвы, учеников строем водят на богослужение. «Смесь казармы и монастыря», — писали об этой школе. Духовные компрачикосы уродовали головы и сердца. Туго зашнурованные школьные программы. Не только одно училище служит вернейшим повторением другого, но все они действуют разом, по команде, как хорошо дисциплинированная рота. Каждый чиновник министерства, взглянув на часы, может с уверенностью сказать: в этот час во всех школах Франции переводится или разбирается с одними и теми же комментариями (они тоже ежегодно определяются министерством) одна и та же страница Цицерона или десятки тысяч рук пишут сочинение на одну и ту же тему. «Централизация учебной части доведена во Франции до крайности», — считали русские просветители.

Так учили и будущих учителей. Особенно тщательно отсекали все, что пахнет материализмом, в первую очередь естественные науки, претендующие проникнуть в тайны мироздания, происхождения жизни. Физика допускалась в объеме рассказа о явлениях, описываемых в календарях. Растения? Насекомые? Минералы? Эти окна наглухо заколочены для учащихся.