Сквозь тернии

Господи, ничего я больше не желал в этом мире, кроме того чудесного мяча! Джори умел здорово бросать его. Когда мы расставляли жестянки в ряд на стене и пуляли в них мячами, он умудрялся сбивать одним ударом несколько. Я никогда не мог сбить ни одной, но зато я здорово сбивал людей и разбивал стекла, которых даже не видел до того.

— Плевать мне на твой мяч! — рявкнул я, хотя мне очень хотелось его заполучить.

Его мяч был гораздо лучше, чем мой; ему всегда доставалось все лучшее.

Он с сочувствием посмотрел на меня. Ненавижу, когда меня жалеют!

— Хорошо: я отдам его тебе, даже если ты не выиграешь и не прыгнешь; а ты отдашь мне свой.

Поверь, я не хочу поиздеваться над тобой. Я просто хочу, чтобы ты перестал бояться, что все сделаешь не так.

Он улыбнулся своей чарующей белозубой улыбкой. Его улыбку все находили очаровательной, особенно, мама. Мое лицо всегда было мрачно.

— Не желаю я твоего мяча, — повторил я; и я на самом деле не желал, чтобы меня унизили в очередной раз, да еще некто такой красивый, грациозный, взрослый, вышедший из фамилии потомственных русских балетных танцоров, которые, в свою очередь, всегда женились на балеринах.

Но что такого, скажите на милость, в этих танцорах? Что такого великого? Ничего, ровным счетом ничего! Просто Бог пожелал почему-то сделать ноги Джори красивыми и стройными; а мои — неловкими шишковатыми палками, которые к тому же всегда в ссадинах.

— Ты ненавидишь меня! Ты хочешь, чтобы я умер — признайся?

Он непонимающим долгим взглядом посмотрел на меня:

— Да не хочу я, чтобы ты умер! И ничуть я тебя не ненавижу… Я люблю тебя, как своего брата, даже если ты скандалист и не слишком ловкий мальчик.

— Ну, спасибо, ввек не забуду.

— Хватит об этом. Пойдем лучше посмотрим, что там в доме.

Каждый день после школы мы с Джори приходили к высокой белой стене, отделяющей наш сад от соседнего, сидели на ней или перебирались через нее и шли в дом. Скоро занятия в школе закончатся, и мы целыми днями будем играть. Как хорошо было чувствовать, будто этот пустой дом целый день дожидается нас! Странный пустой дом со множеством комнат, огромными и извилистыми холлами, с сундуками, полными сокровищ, с высокими потолками, комнатами странной формы; временами позади одной комнаты скрывалась целая череда других.

На красивых старинных канделябрах жили пауки, кругом шныряли мокрицы, оставляли свои следы сотни мышей. Иногда в дымоходы залетали птицы и бешено хлопали крыльями, пытаясь выбраться обратно. Иногда они влетали в комнаты, бились о стекла, и мы находили их мертвые жалкие тела. А иногда нам удавалось кого-нибудь спасти, раскрыв настежь окно.

Джори предполагал, что кто-то по срочной причине покинул этот дом. Половина мебели была здесь забыта, и на нее оседала пыль, отчего у Джори иногда начинал морщиться нос. Я вдыхал в себя запахи пыли, старости, сырости и думал о том, что они мне говорят. Я мог долго неподвижно стоять и слышать голоса призраков, а если мы с Джори садились на пыльную потрепанную кушетку и сидели тихо, то с потолка начинали слышаться какие-то шорохи, будто призраки спешили нашептать нам свои секреты.

— Никогда не рассказывай, что ты разговариваешь с призраками, — предупреждал меня Джори, — а то подумают, что ты ненормальный.

У нас есть одна ненормальная в семье — это мать нашего отца, но она уже давно живет в дурдоме далеко отсюда, в Виргинии. Однажды летом мы поехали навещать ее и старые вонючие могилы. Мама тогда не пошла внутрь кирпичного здания, вокруг которого по зеленым лужайкам прогуливались хорошо одетые люди. Никто бы и не подумал, что они — психи, если бы рядом с ними не стояли санитары в белых халатах.

Папа навещает ее каждое лето. И мама всегда спрашивает: «Ну что, ей лучше?», а папа становится грустным и отвечает: «Нет, особого улучшения нет, но если бы ты простила ее…»

И это всегда выводит маму из себя. Похоже, она хочет, чтобы старуха осталась в дурдоме навсегда.

— Послушай-ка, Кристофер, — однажды выпалила, разозлившись, мама, — помни: она должна ползать перед нами на коленях и просить у нас прощения! Иначе быть не может — и не будет!

Прошлым летом мы не поехали никого навещать. Я ненавидел вонючие могилы, старую мадам Маришу с ее черными жирными волосами, ненавидел, как она всегда делала пучок, и в нем черные волосы перемежались с белыми; мне дела нет до того, если две старые леди с Востока так и не дождутся нашего очередного визита. А что касается тех, кто лежит в могилах — ха! Пусть себе остаются со своими цветами или без цветов, им ведь все равно! Слишком много мертвяков в нашей жизни, это ни к чему.

— Пошли, Барт! — позвал Джори. Он уже влез на дерево с нашей стороны сада. Я с трудом влез следом и уселся рядом.

— Знаешь что? — задумчиво сказал мне Джори. — Когда-нибудь я куплю маме такой же большой дом. Я слышал, как они с папой говорили о больших домах; я подумал, что ей хочется дом побольше нашего.

— Они всегда говорят о больших домах.

— А мне нравится наш дом, — сказал Джори, пока я сидел на стволе и барабанил пятками о стену.