Скверный маркиз

— Вряд ли мистер Руперт станет это пить, мисс, — заметил дворецкий, увидев Орелию с чашкой в руке.

— Но надо заставить его выпить этот настой. Мистер Руперт протрезвеет и почувствует себя намного лучше.

— Очень хорошо, мисс.

Дворецкого ее слова, конечно, не убедили, но, приподняв молодого человека, он посадил его на постели.

— Ну, ну, мистер Руперт, — увещевающе проговорил он, — эта добрая молодая леди кое-что принесла, и вы пойдете на поправку.

— Я желаю… видеть… дядю!

— Я сразу же доложу его сиятельству, что вы здесь, как только он вернется, и вам самому будет способнее с ним разговаривать, если вы это проглотите!

— Вот… именно… проглочу… Мне есть хочется… Я чертовски голоден! — воскликнул Руперт Харрингтон.

— Но сначала выпейте лекарство, — попросила Орелия.

— Питье… питье тоже… подойдет…

Он взял чашку и осушил до дна, даже не попробовав сначала на вкус, и коротко рассмеялся:

— А я надеялся… на что-нибудь… покрепче… а это просто мутная бурда…

— Вы уже достаточно отведали напитков покрепче, — мягко укорила Орелия. — А теперь постарайтесь заснуть, и когда проснетесь и ваша лихорадка пройдет, то и поесть сможете.

Руперт снова откинулся на подушки, и она тронула рукой его лоб.

— Ладно, пусть… будет по-вашему, — хрипло ответил он, — я жутко… устал, сил… нет… спорить…

— Ну тогда и спите, — тихо повторила Орелия.

Когда через час она опять вошла в его комнату, Руперт Харрингтон уже проснулся после крепкого сна.

— Какого черта я валяюсь в постели? — спросил он, увидев Орелию.

— Вам… стало плохо по приезде сюда. Вы были в пути всю ночь?

— Да, и… пил по дороге.

— Так я и думала, и если вы будете благоразумны, то проведете в постели весь день.

Он был уже вполне трезв и говорил связно, однако выглядел очень больным: совсем осунулся и побледнел, глаза потускнели, запали в глазницы и придавали лицу страдальческое выражение. И взгляд у него был какой-то затравленный, словно он чего-то очень страшился или что-то вызывало его бурный протест. Всю эту безотрадную смесь чувств Орелия прочитала на его лице.

— Что же вы делаете с собой, глупый мальчик? — опять упрекнула она его. И тут у нее на секунду появилось чувство, словно перед ней в постели лежит один из тех деревенских подростков, которых она часто лечила, — совсем упустив из виду, что сей оксфордский не оперившийся птенчик считает, наверное, себя модным джентльменом, с кем надо говорить почтительно и уважительно. Однако Руперт в действительности ничего подобного не выказывал и не сердился. Совсем напротив, он потянулся к ее руке и судорожно пожал ее.

— Но мне надо повидаться с дядей, мне обязательно надо его убедить, что я не смогу больше продолжать…

— Продолжать что?

— Учебу в Оксфорде! Я больше этого не вынесу! Все ужасно, говорю вам. Они меня заставили вчера пойти с ними… Я не хотел и отказывался, но они сами пришли ко мне, повалили на пол и стали насильно вливать в глотку вино… Я знал, что все это будет ужасно, заранее знал…

— А что именно было ужасно? — сдержанно полюбопытствовала Орелия. Она видела, что юношу волнует нечто еще, лишавшее его душевного равновесия. Он разволновался, а потные пальцы все сильнее сжимали ее руку, но Орелия понимала, что в данный момент он не видит перед собой молодую девушку и вообще не видит в ней женщину. Она была для него просто человеческим существом, перед которым можно излить душу, а это сейчас для него самое лучшее — решила Орелия, — ему надо выговориться, и тогда душевная боль перестанет его так сильно мучить. Было ясно и то, что он выбит из колеи, иначе не вел бы себя так открыто с незнакомым человеком. Худшие последствия опьянения ушли, развязав язык, а к тому же после сна он пребывал в расслабленном состоянии духа и мог откровенничать с кем угодно, только бы его выслушали.

— Но что именно вас расстроило больше всего? — снова спросила Орелия тем же мягким, сочувственным тоном: за свою короткую еще жизнь она уже успела выслушать множество историй, до этого хранившихся в тайне, и от самых разных людей.

— Это из-за лошади, — проговорил Руперт, — вот тогда я и понял, что больше не могу всего этого выносить. На ней ехал Чарльз, и лошадь напоролась на зубья ограды, что на кладбище. Она так кричала! Вы когда-нибудь слышали, как кричит лошадь?

— Нет, и, надеюсь, никогда не услышу, — содрогнулась Орелия.

— Это было ужасно, — Руперт замотал головой и зажмурился. — Я и сейчас вижу, как оно все было с этим бедным животным. — И, тоже вздрогнув, продолжал: — Это Гарвин настоял, чтобы мы ехали через кладбище и прыгали бы там, верхом на лошадях, через памятники и надгробные камни, и чтобы сломали все замки, и железные решетки, и ворота. Я тогда сказал, что это все адски глупо, но на меня никто не обратил внимания. — И он порывисто сжал руку Орелии. — Чарльз, наверное, убился насмерть: когда его лошадь напоролась на зубья, он слетел с нее и упал прямо на голову и, наверное, погиб!

— Не думайте сейчас об этом, — взмолилась Орелия, — рано или поздно вы все равно узнаете, что с ним случилось.