…Домой он отправился только к вечеру. Машина стала на ремонт, — он шел пешком. И вот здесь, при слиянии двух переулков, Скутаревский увидел ту, мысль о которой не покидала его все эти дни. Она ждала у самого подъезда дома, где жил Скутаревский; ждала, видимо, не первый час, с отчаянием заглядывая во все проезжающие автомобили. У нее был вид провинциалки, заблудившейся в большом городе. Скутаревский подошел к ней сзади, когда она, держась за металлические поручни, почти с отвращением глядела на пестрые, дородные сокровища в витрине овощной лавки. Она узнала его по отражению в стекле перед собою и растерянно обернулась.
— Ну, нашли вы свою семерку? — спросил он, строго уставляя на нее палец.
Она молчала, опустив руки, застигнутая врасплох.
— Давно вы тут?
Она молчала. Он понял что-то и подергал свою бородку.
— Я задержался… всё заседанья.
— Я проходила мимо… — торопливо начала она.
— Да, да, конечно! — Он удивленно втянул воздух. — Чем это пахнет от вас… миндалем? Вы ели миндаль? — И вдруг догадался о самом главном: — А вы вообще ели что-нибудь сегодня?
Она виновато засмеялась, ежась от снежного ветра, который за поворотом так и играл мелкими вихорьками.
— Я разговариваю сегодня не с первым, но вы первый спросил, хочу ли я есть.
В этот поздний час возвращалось со службы чиновное племя. Скутаревского и девушку толкало людским потоком, разъединяло, они поминутно меняли места. И уже один, со странным лицом в виде дубового листа, даже остановился, живо заинтересованный неестественными выражениями их лиц.
— Пойдемте все-таки, — сказал Скутаревский и заранее отыскал в кармане ключ.
И снова они поднимались молча, как в заговоре. Беспричинный стыд связывал их крепче всяких признаний. Жена, точно ждала за портьеркой, вышла навстречу.
— Вот отыскал беглянку, — развязно сообщил Сергей Андреич.
Анна Евграфовна ответила, не разжимая губ:
— Ну и отлично. Я вам накрою сейчас; мы уже отобедали… — Она ушла и больше не показывалась.
Величайшая суматоха охватила Сергея Андреича; размашисто, куда-то торопясь, он опустошал буфет и все подряд, без разбора выставлял на стол; никто не узнал бы его в этой новой роли. Надо же было накормить голодного, иззябшего человека.
— Тут есть телятина холодная… девушкам телятина полезна. Еще рыба… несколько затейливого цвета. Хм, рыба хороша при насморке. Потом коньяк… — Он одумался и спрятал бутылку на прежнее место. — Вы ешьте, слушайте. Я совсем разучился говорить с голодными. На голодного нельзя кричать…
Она подняла глаза:
— Зачем кричать?
— Но это же бездарно — не есть целый день.
— У меня нет денег.
— Да, но… хлеб можно красть.
— Я не умею… — и благодарно улыбнулась.
Она ела робко, отщипывая кусочками, а он украдкой разглядывал свою добычу, — все еще томил неуклюжий Адамов стыд. Она была совсем девчонка; женщина не начиналась в ней вовсе. Но уже в ее девичьих коленках, неуверенных и слегка удлиненных, сказывалась та, другая, которая непременно придет.
Сергей Андреич стал вглядываться попристальней, понаглей: в конце концов, луна принадлежит всякому, кто смотрит на нее. Ему понравилось, как она прятала от него свои красные, с обгрызенными ноготками руки; ему было приятно видеть, как вместе с едой в девушку возвращалась жизнь: неверный анилиновый румянец заблуждал по ее худым щекам. Скутаревский решил приступить к допросу.
— Вот, живите, шпарьте. Тут много комнат и непропорционально мало людей. Воды вам сырой или кипяченой? Пейте сырую, ничего. Кстати, почему вы сбежали из дому в город, где у вас ни души?
Не дожевав куска, она быстро поднялась с места. Сквозь порванный чулок розово сверкнула царапина, след их первой встречи.
— Не спрашивайте, я уйду.
Скутаревский прищурился; тело его испытало ощущение, подобное электрическому толчку. Было отчего смутиться: уже она ставила ему условия, и он не смел не выполнить их. Он быстро придумал себе в оправдание, что ему и нет особой нужды знать ее прошлое.
— Хорошо, я не буду, — буркнул он, беря рукой кусок телятины. Давайте знакомиться. Итак, вас зовут Женя. Моя же фамилия длинная… так что иные путают, а дураки острят!
— Вы… вы Скутаревский! — И она привстала с выражением испуга и восхищения: она успела прочесть его имя на медной табличке.