Скучный декабрь

— Стало быть, опять завернул, может, забыл что? — ответил за музыканта путеец, — Вон на четвертом, почитай второй год эшелон стоит. Война дело хлопотное, всегда все забыть можно. Вагоны опечатанные, бронированные. Пилкой не возьмешь. Я им телеграммы слал, в министерство. Так говорю, мол, и так, забирайте эшелон в составе двух вагонов или пришлите ключи хотя бы. Те молчок. А то помните, добродии, помещика Сомова? Из Веселой Горы? Так его когда мужички пошли экспроприировать, нашли железный шкаф фирмы «Самсон». Вот дела были, паны! Шкаф этот ни пилкой, ни топором взять не можно. Уже так смотрели, так смотрели. Один расход от этого дела образовался. Ни топора в деревне, ни пилки завалящей. Весь инструмент угробили. А то, потом, снаряд украли, от трехдюймовки. Да привязали его к шкафу этому. — говоривший запнулся и промочил горло.

— А что потом-то, пан Коломыец? — спросил заинтересованный хозяин чайной. — Денег много было? Золото може?

— Не-не, — путеец затряс головой, — непотребство там было деревянное, для женской части. Астрономических размеров, добродии. — инженер поднял руку и вытянул дрожащий палец. — Коричневым лаком вскрыто.

— О-о! — удивленно протянули слушатели.

— Стало быть, зря снаряд перевели. — авторитетно заявил полковой музыкант. — Гражданские, что с них взять. Вот у нас в полку, если имущество не так пользуют, завсегда комиссию создавали. Полковник фон Визен три шкуры драл. Помню, у Тарнова пропали у нас во второй роте три ботинка. Все на месте: телефонист Семин, ротный, два пуда открыток: «Неизвестный герой», чтобы, стало быть, на могилы вешать, все по комплекту у писаря, чернила там, бланки разные, а трех ботинок нема. Что тут началось, панове! Всех святых выноси, да закапывай перед строем. Два раза ноги пересчитывали. И по головам считали. Не сходится отчет-то! Запросы в Ченстохов посылали, командиру корпуса писали. А что получилось? Оказывается, в десятом году под Белой Церковью прибилось к роте на маневрах три одноногих, да так и остались. А что, дело то сытное солдатское, три раза на дню кормят, возят тебя везде, развлекают. Винтовку один держит, второй наводит, а третий стреляет по врагу. Хорошо воевали, в атаку ходили неоднократно, били немца героически. Только с обувкой швах вышел. Подсудное дело образовалось по всему этому. Хорошо еще, ротного убило. А то бы так полк прогремел! Кристальный был полковник, непорядок не любил. Я, говорит, вас, свиней на чистую воду всех повыведу, беспорядки нарушать эти. Вы у меня на немцев босыми ходить будете, для пущего устрашения! Хороший человек оказался. А после Февральской все ж утек, с полковой казной. Всем пожелал на прощанье, чтобы вы подавились, свиньи, вашей свободой! А и уехал.

— Что, прямо вот так вот уехал? — поинтересовался торговец сеном. — пан Шмуля, плесни нашему героическому Штычке еще.

— Ага, — подтвердил Леонард, — мы тогда пошли чехам сдаваться, во главе с председателем комитета Бей-Водой. Там самая неразбериха началась. Чехи, оказывается, к нам тоже пошли сдаваться. До драки дело, кричали, ой-ей! Кто кого в плен брать будет, разбирались. Накостыляли мы им. Те поднялись и скрылись. Обоз наш прихватили, до ночи потом искали. Куда там! Подводу только и нашли, с деревянными ногами, да открытки патриотические. В общем, разбежались все кто куда, по домам. Я-то ногу прихватил и барабан.

— А почем сегодня ноги на рынке, паны добродии? — спросил путеец. Общество зашумело, деревянные ноги были редчайшим товаром. Мировая война, вычесавшая окрестности Города от лишних ног и рук, пальцев, носов и, зачастую, голов, взвинтила ценность предмета до величин недосягаемых. Даже у обладателей полного комплекта, эта нужность вызывала определенный интерес, самые дальновидные всегда думали про запас.

— По два пуда муки дают! — гордо заявил до сих пор молчавший отставной учитель гимназии философ Кропотня.

— Путаете, пан. По три, бывало.

— Нету ноги уже. — трагически произнес пан Штычка, досадуя на собственную непредусмотрительность. — Утеряна, по причине мировой революции. Начисто утеряна, добродии.

— Пан Шмуля, плесните пану музыканту рому. — предложил пьяненький Кропотня, который был так и не сумевшим жениться к пятидесяти годам франтом. По той причине он выписал себе из Петербурга цилиндр, каковой носят на похоронах могильщики и тросточку с собачьей головой. Тросточку, впрочем, экспроприировали по неведомой нужде псковские пехотинцы, отступающие перед катящимся валом немцев, а цилиндр сохранился. И мирно покоился сейчас на стуле у окна, вызывая недоумение своими лощеными боками. — Карибского рому плесните, пан Шмуля, за упокой ноги. Было у человека счастье-везение, да мимо прошло. Не познал пан Штычка блага и истинность его. Пейте, паны, не каждый раз такой случай мимо проходит.

За упокой выпили. Владелец чайной, давно переместившийся за общий стол, выкатил из-за стойки пыльный штоф с желтоватой жидкостью.

— Теперь прошу, панове, лучший карибский ром из Саратова. Довоенный запас, да-с. Швейцарский рецепт…