Скучный декабрь

— А никакие. Деньги в Городе не ходят. Как комиссар Петелька банк открыл, все сразу на деньги и кинулись. Старьевщик Грыц себе пятнадцать миллиардов увез, представьте! Десять раз бегал, пока все не выгребли. Его потом пачками придавило в сочельник. Удушило деньгами ей-ей, билетами этими. Все мечтал богатым умереть. И умер. А похороны скромные были, я ходила. Пани Грыц все убивалась, не те деньги взял. И тачку свою и дело Мендельсону продал. Хватит, сказал, по дворам ходить, ноги сбивать. А и умер в сочельник-то. Ну, все-таки пришло человеку счастье, как считаете, пан Штычка?

— Пришло, — согласился флейтист и допил настойку. — Умер счастливым, несомненно. А с деньгами-то что стало?

— С Грыцевыми? Гроб ему купили, и венок: «От безутешной вдовы». Точно на пятнадцать миллиардов.

— Да не с ними, — раздраженно произнес Штычка, — вообще с деньгами. Катеринки хоть ходят? У меня сорок шесть рублей есть.

— Скажете тоже, пан Леонард, — донеслось из кухни, сквозь дробный стук ножа по разделочной доске. — Не ходят никакие. В Варшаве пан Юзеф, говорят, скоро новые печатать будет. Может, и поменяют тогда. А по первой, любые ходили. Красные придут — катеринки и расписки батальонов трудовой Красной армии, французы были — франки, что ли, ходили, у кого есть, Махно заходил один раз — те просто грабили, без расписок этих. А Петлюра — у тех карбованцы, какие вроде. Вы бы что из гардероба выбрали. На обмен. А то голодать придется. Не до женщин будет, — пани Анна коротко хохотнула и, отбросив со лба волосы, сообщила, — а вам пан Смиловиц обещал рожу набить, как только от красных вернется.

— Ну — то когда он вернется, — философски рассудил флейтист. — Революции быстро не делаются. Быстро только кошки гадят, тут понятие иметь надо. А что он у красных делает?

— На митинг сходил, по дурости. Я ему говорила, спрячься ты у бабки Вахоровой…

— У какой Вахоровой? Той, у которой стеклянный глаз? Или на какую голубь нагадил, когда святые дары выносили? Ксендз ей еще сказал: «Снизошла на тебя благодать бабка Вахорова. Теперь ты по понедельникам жертвуй не по гривеннику, а по два. А на Пасху целковый, чтобы не ушла, не дай боже, к другому. А благодать эту заверни в платочек свяченный, и храни до Павлова дня».

В ответ пани Смиловиц неопределенно хмыкнула и задумалась. Та история будоражила умы до сего дня. Не каждый год на тебя просто так, из ниоткуда валится благодать, да еще не какая-нибудь, а самая настоящая — священная. Обделенные этим знаком судьбы толпами ходили за везучей обладательницей, в попытке узреть знак святого фарта, крепко завязанный в белый платочек. И в тот же год у бабки случилось удивительное и необъяснимое простым человеческим умом везение. Деньги таинственным образом осыпали довольную Вахорову шуршащим ливнем. На них она приобрела граммофон со сверкающей раструбом трубой, корову и модную шляпку, украшенную пайетками и безобразным кустом вишен. А заинтересовавшийся было таинственным источником пан Вуху, поговорив с бабкой за закрытыми дверьми, лишь разводил руками:

— Такова милость божья, панове! Да-с. Не каждому дается!

Эта милость, по всему, коснулась и его. Вечерами из дома закрочимского десятника звучал бабкин граммофон, а сам жандармский начальник перешел на потребление французских вин, объясняя поворот слабостью здоровья. Много загадочного происходило в Городе в те простые довоенные времена. И не всему находилось объяснение, как и летнему ветру, путающемуся в ветвях вишен и абрикос. Налетая ниоткуда, он крутил Городскую пыль и трепал одежды обывателей тут же исчезая никуда.

— Та, что мыло варит из кошек. У нее полгорода прячется на Овражной, — ответила наконец собеседница, — Не пошел, брезгливый он у меня. Его прямо там реквизировали, на митинге. Хочешь, говорят, за свободу от угнетателей — мироедов воевать? — пани Смиловец оперлась на стол и продолжила, — Он по дурости сказал, что кроме пана Волосенка из думы, угнетателей не знает. Да и тот умер до войны еще от непроходимости в теле. А записали в истребительный батальон. Тут многих из Города взяли. Даже Вейку — дурачка. Того немцы забрали, представьте пан Штычка! Толкуют, он по ихнему говорил и вообще шпионский подполковник. Недоумение одно. Вчера еще яблоки конские собирал по улицам и в Лодзь продавал на лекарства. А тут нате! Монокль дали, форму дали. Ну, чисто пан генерал-губернатор Енгалычев. Небось, много секретов наших повыведал. Важный такой ходил, а потом с панцерами ушел, когда немцев поперли. Вы видели их панцеры? У-у, такие. — пани Анна неожиданно замолчала и всхлипнула. — Пушки у них большие. Мой Антон их боится, железяки эти. Аннушка, говорил мне, ежели я их напротив увижу, так помру от разрыва селезенки, от ужаса сильного. Идите уже есть, пан Леонард. Грохувка поспела.