Скрытая жизнь братьев и сестер. Угрозы и травмы

Сара серьезно больна психически и должна быть на какое-то время госпитализирована в специализированную клинику. Она третий ребенок в семье, где есть еще двое старших братьев. Ее совратил средний брат, он был, по-видимому, тем, кого ее рождение вытеснило как «ребенка». Когда я перечитала статью внимательно и обсудила ее с Энид Балинт в начале 1990-х годов для включения ее в сборник «До того, как я был мной», я была поражена тем, что отцу не отводится какая-либо роль в этиологии болезни Сары, которая казалась потерянной и пустой, «чужой в этом мире», по словам Балинт. Отец

Сары, жестокий человек, у которого уже было два сына, хотел, чтобы вместо Сары у него был третий мальчик.

Этот случай снова всплыл в моей памяти через несколько лет, когда я заинтересовалась судьбой истерии в диагностической литературе западного мира ХХ века⁵. На этот раз мои мысли были устремлены не на отца, а на братьев Сары. При третьем взгляде на историю ее болезни я хотела бы сделать некоторые предварительные предположения о том, как в конкретном случае инцеста и его запрета, в который были вовлечены сиблинги, можно сместить или добавить латеральное измерение в монополию вертикальной парадигмы психоаналитической теории и всего того, что от нее зависит и на ней основано. Более того, это ставит вопрос о том, что наши социальные и психологические дисциплины в целом сфокусированы почти исключительно на оси отношений родитель – ребенок. Это тот вопрос, который я изучаю с эмпирической точки зрения в конкретном клиническом подходе (психоанализ) с учетом его этноцентричности и исторической специфики. Теперь мы знаем, что ребенок является историческим конструктом (Aries, 1962). Если это так, то логично предположить, что таковым же является и родитель (Bainham et al., 1999). История болезни Сары и позиция Балинт, которая игнорировала важность сиблингового инцеста, позволили мне определить значение прежде упускаемых из вида латеральных, или горизонтальных, отношений, как я впоследствии описала в «Безумцах и медузах» (Mitchel, 2000a). Ранее я рассматривала случай Сары с целью возможности поставить ей диагноз истерии, а теперь меня беспокоит важность кровосмешения между сиблингами и его низведение до уровня незначительного факта в истории болезни и диагнозе Сары. Если отсутствие насилия со стороны отца и отрицание пола его дочери казалось удивительным, то роль брата теперь представляется мне еще более важной. Действительно, с социологической точки зрения разве нельзя допустить возможность, что жизнь рядом с сумасбродным жестоким отцом приведет к возникновению у младшего сына страха перед насилием, а тот, в свою очередь, станет применять насилие по отношению к младшему сиблингу? Сколько в этом инцесте было секса, а сколько насилия? Можем ли мы отделить эти две составляющие друг от друга?

Согласно семейной истории, Сара была беспроблемным младенцем, успешным ребенком и очаровательным подростком. Что-то пошло не так, когда в возрасте чуть за двадцать она переехала в Англию одна, без своей семьи. Однако аналитическое лечение показывает другую картину ее ранней жизни:

В ходе анализа выяснилось, что Сара на самом деле всегда испытывала трудности. Она рассказала, как в очень раннем возрасте она лежала без сна в постели, боясь кого-нибудь позвать, прислушиваясь в панике к биению сердца и опасаясь, что оно остановится. Реконструкция переноса позволила выяснить, что еще до этого она неподвижно лежала в ожидании какого-то объекта, падающего сверху на ее голову. Этот объект иногда описывался как скалка, иногда как камень, а иногда как облако (Balint E., [1963], p. 42).

Именно к тому моменту, который был реконструирован в анализе, Балинт относит вероятность инцеста: «Когда Саре было около шести или семи лет, младший из двух ее братьев совокуплялся с ней и продолжал делать это, пока она не достигла возраста примерно двенадцати лет».