'Скрипка Ротшильда'

"Только горячую воду", - со значением повторила Рита, взглянула в глаза Полине Ивановне и где-то, в их каменноугольной черноте, увидела что-то влажное, подозрительно похожее на слезу...

- Бывают такие звери, - сказала Полина Ивановна. - Паразиты.

- Читать дальше?

- Ну.

...Рита читала дальше - как Яков отвез старуху к фельдшеру, как фельдшер сказал: "Пожила старушка, пора и честь знать", как упрашивал Яков фельдшера хоть банки ей поставить и как тот ответил: "Некогда, некогда, любезный, бери свою старуху и уходи с богом".

Полина Ивановна, слушая, становилась все грустнее и даже кулачком подперлась, как деревенская.

- Какая тогда медицина была! - сказала она. - Это при царском еще режиме?

- При царском. Но дело не в этом. Вы дальше послушайте.

- Умрет она?

- Умрет.

- Зачем же тогда читать? Только действовать на нервную систему.

- Литература, - сказала Рита самым педагогическим своим голосом, - тем и сильна, что действует на нервную систему. Ну как, перестать или будете слушать?

- Да нет уж, послушаю. Я все равно уже расстроилась. И стирку сегодня не успею, жаль, белье намочено...

Рита читала о том, как приехали они домой, как стояла Марфа, держась за печку, не решаясь лечь, боясь, что Яков будет говорить об убытках и бранить ее за то, что она лежит и не хочет работать... Как рассчитал Яков, что старуха на днях непременно умрет, а завтра Иоанна Богослова, а там Николая Чудотворца, а там - воскресенье, а за ним - понедельник, тяжелый день, и, значит, гроб надо делать сегодня. Как снял он со старухи мерку и стал делать для нее гроб. А закончив работу, записал в книжку убытков: "Марфе Ивановой гроб - 2р. 40 к.".

Рита очень надеялась на эту подробность: мерку снимают, гроб делают, а человек еще жив. Есть от чего растрогаться. Но Полину Ивановну заинтересовало другое: сумма 2 р. 40 к.

- Так дешево?

- Деньги другие были, - сухо ответила Рита. - Ну как, будете слушать или считать, почем гроб?

- Буду слушать, только не сердитесь. Слова сказать нельзя. Читайте.

...Рита приближалась к самому любимому своему, заветному месту, и голос у нее киснул от внутренних слез:

- "...Старуха все время лежала молча с закрытыми глазами. Но вечером, когда стемнело, она вдруг позвала старика.

- Помнишь, Яков? - спросила она, глядя на него радостно. - Помнишь, пятьдесят лет назад нам бог дал ребеночка с белокурыми волосиками? Мы с тобой тогда все на речке сидели и песни пели... под вербой. - И, горько усмехнувшись, она добавила: - Умерла девочка.

Яков напряг память, но никак не мог вспомнить ни ребеночка, ни вербы.

- Это тебе мерещится, - сказал он".

Тут вдруг Полина Ивановна заплакала.

- И что это за люди такие? - сквозь слезу бормотала она. - Ребеночек родился, а он и забыл. Это надо же!

- Читать? - строго спросила Рита, замирая от внутреннего торжества.

- Да уж чего там, читайте, одно горе, не два.

...Полина Ивановна комкала в руке мокрый платок и время от времени прерывисто вздыхала, а Рита читала о том, как умерла старуха, как возвращался Яков с кладбища, сам полубольной, и как одолевали его мысли об убытках: и почему это человек не может жить так, чтобы не было этих потерь и убытков? И зачем люди мешают друг другу жить? И как Яков вспоминал о своей жизни с Марфой: "Пятьдесят два года, пока они жили в одной избе, тянулись долго-долго, но как-то так вышло, что за все это время он ни разу не подумал о ней, не обратил внимания, как будто она была кошка или собака..."

Это уподобление, кажется, доконало Полину Ивановну.

- Нет, не могу! - сказала она, рыдая. - Вы из меня все нервы вытянете. Вы лучше мне своими словами расскажите, что там дальше было, чем кончилось?

- Ладно, могу и своими, только учтите, будет хуже. Дальше приходит к нему еврей Ротшильд, с которым он вместе на свадьбах играл. Жалкий такой, тощий, на лице веснушки и жилки, красные и синие, как сеточка. И зовет его играть на свадьбе. А Яков заболевает, практически уже заболел. Ротшильд вдруг ему ужасно противен, Яков бросился на него с кулаками. А тот испугался, побежал... За ним мальчишки... а следом еще погнались собаки, лают, одна его укусила, Ротшильд жалобно так закричал... Так и слышу этот крик, там про него сказано: "болезненный"...

- Про Ротшильда неинтересно, - сказала Полина Ивановна. - С Яковом дальше что?

- Ну, идет он по городу куда глаза глядят и вдруг пришел на реку. Тут опять всякие рассуждения про убытки, я их пропущу. И вот... Постойте, я лучше вам это место по книге прочитаю, тут нельзя своими словами, тут каждое слово - жемчужина...

- Не надо, - взмолилась Полина Ивановна. - Вашими словами я еще могу вынести, а его - нет. Реву, как корова ненормальная.

- Ничего, тут совсем немного: "А вот широкая старая верба с громадным дуплом, а на ней вороньи гнезда... И вдруг в памяти Якова, как живой, вырос младенчик с белокурыми волосами и верба, про которую говорила Марфа... Да, это и есть та самая верба - зеленая, тихая, грустная... Как она постарела, бедная!"

Тут Полина Ивановна и в самом деле заревела - громко, с икотой, с подвывом. Рита даже испугалась: