Скрипка

— Стефан, скажи мне, — произнес молодой человек, которого звали Франц, — что на самом деле ты его не убил. Они все лгут, выдумывают. Что-то случилось, но Вера утверждает, что они не справедливы…

Стефан не смог ответить. Он крепко зажмурился и сжал губы. Он не осмеливался дать ответ. Потом он вырвался из рук друга и побежал, его плащ развевался за спиной, сапоги громко стучали по закругленной брусчатке.

Он все бежал и бежал, а мы преследовали его, пока он не превратился в крошечную фигурку в ночи, и звезды ярко светили, когда город исчез.

Стефан оказался в темном лесу, но это был молодой лес, с нежными всходами, с маленькими листочками на ветках и хрустящими листьями под сапогами беглеца. Венский лес, который я отлично знала по многочисленным книгам и музыкальным произведениям и единственному посещению в студенческие времена. Впереди находился город, именно туда пробирался Стефан, прижимая к груди окровавленные руки в грязных бинтах; временами на его лице появлялась гримаса боли, но он боролся с этой болью и наконец дошел до главной улицы и маленькой площади. Было поздно, все лавки давно закрыты, а все маленькие улочки казались мне нарисованными из-за своей старомодности. Стефан куда-то спешил. Он дошел до небольшого дворика, обнесенного забором, никаких замков здесь не было, и он незаметно вошел внутрь.

Каким миниатюрным выглядел этот сельский дом после тех дворцов, в которых происходили увиденные нами ужасы.

В прохладном ночном воздухе, напоенном сосновым запахом и сладким печным дымком, он поднял взгляд на освещенное окно.

Оттуда доносилось странное пение, жуткое громкое пение, но очень веселое, полное радости. Так мог петь только глухой. Я знала это место, знала по рисункам, я знала, что здесь когда-то жил и творил Бетховен, а когда мы приблизились, то я разглядела то, что видел Стефан, поднявшийся на крыльцо, — в комнате сидел Маэстро, он раскачивался за своим столом, окунал перо в чернильницу, мотал головой и пристукивал ногой, выписывая ноты; казалось, он находится в горячечном бреду в этом собственном уголке вселенной, где звуки сочетаются в гармонию, совершенно невыносимую для ушей.

В сальных волосах великого композитора пробивалась седина, которую я раньше не замечала, рябое лицо было очень красным, но в его выражении не угадывалось хмурости или гнева. Он снова принялся раскачиваться на стуле, выводя ноты, и продолжал завывать, выстукивая ногой ритм. Юный Стефан подошел к двери, открыл ее и вошел в комнату. Взглянув на Маэстро, он опустился рядом с ним на колени, спрятав забинтованные руки за спину.

— Стефан! — проорал Бетховен. — Стефан, что случилось?

Стефан опустил голову и ударился в слезы, и вдруг, забывшись на секунду, он поднял руку в окровавленных бинтах, словно хотел дотронуться до Маэстро.

— Твои руки!

Маэстро обезумел. Он вскочил, опрокинув чернильницу, и принялся шарить по столу. Разговорник, нет, доску, вот что он искал, это были компаньоны его глухоты, с помощью которых он общался с окружающими.

Но затем он взглянул вниз и в ужасе увидел, что руки Стефана не смогут удержать перо, а юноша тем временем так и стоял на коленях, убитый горем и мотал головой, моля о пощаде.

— Стефан, твои руки! Что с тобой сделали, мой Стефан?

Стефан поднял руку, отчаянно прося тишины. Но было слишком поздно. Бетховен в панике поднял шум, чем привлек ненужное внимание. Кто-то побежал.

Стефану пришлось удирать. Он на секунду обнял учителя, крепко поцеловал, а затем метнулся в дальнюю дверь как раз в ту секунду, когда распахнулась входная дверь, через которую он вошел.

Он снова спасся, оставив Бетховена рычать от боли. Тесная комнатка, женская постель.

Стефан лежал, свернувшись клубочком, в своих обтягивающих панталонах и чистой рубахе, его мокрое лицо с приоткрытым ртом утонуло в подушке — неподвижное…

Она — грузная женщина с лицом девочки, приземистая, в чем-то похожая на меня, но молодая, накладывала свежие бинты на его раны. При этом она причитала над ним, над его неподвижностью, над перебитыми ручками и едва сдерживала слезы. Эта женщина любила его.

— Вы должны покинуть Вену, князь, — произнесла она на том немецком, на котором говорили в Вене, благозвучном и окультуренном. — Обязательно!

Он не шелохнулся. Лишь в глазах промелькнула искорка или, может быть, он просто сверкнул белками было похоже, что он умер. Правда, он не переставал дышать.

— Стефан, послушайте меня! — Она перешла на интимные нотки. — Завтра состоятся пышные похороны вашего отца. Его тело будет покоиться в склепе ван Мек, и знаете, что они намерены сделать? Они хотят похоронить вместе с ним и скрипку.

Он широко открыл глаза и уставился на свечку за ее спиной, уставился на терракотовое блюдечко, в котором стояла свеча, на восковую лужицу на дне блюдца. Потом он перевел взгляд на женщину, опершись головой о простую деревянную спинку кровати. Да, в такое бедное жилище он еще нас не приводил. Простая комната, расположенная, скорее всего, над лавкой.

Он смотрел на нее тусклым взглядом.

— Похоронить скрипку. Берта… ты сказала…