Скрипка

— Так мне кажется! — ответила я и, сев прямо, натянула юбку на колени.

— «Не кажется, сударыня, а есть. Мне „кажется“ неведомы»[18]. — Он в насмешку заговорил со мною словами Гамлета.

— Ты переоцениваешь себя, — ответила я. — У тебя талант к музыке. Не попади во власть исступления! — продолжила я, воспользовавшись приблизительной цитатой из той же самой пьесы.

Ухватившись за стол, я поднялась. Он бросился на меня. Я чуть было не отступила, но только еще крепче ухватилась за столешницу, глядя ему прямо в лицо.

— Призрак! — выпалила я. — Весь живой мир смотрит на тебя! Что тебе понадобилось здесь, когда ты способен завоевывать толпы? Все они будут внимать тебе.

— Не зли меня, Триана! — сказал он.

— А, стало быть, ты знаешь мое имя.

— Не хуже тебя. — Он повернулся сначала в одну сторону, потом в другую и подошел к окну, где под кружевными занавесками плясали вечные огоньки автомобильного потока.

— Не стану говорить, чтобы ты ушел, — сказала я. Он по-прежнему стоял ко мне спиной и лишь поднял голову.

— Я слишком одинока! Слишком очарована! — последовало мое признание. — Будь я помоложе, я бы пустилась удирать без оглядки от призрака, вопя что есть мочи! Поверив, что передо мной действительно призрак, всем своим суеверным сердцем католички. Но теперь? Он продолжал слушать.

Руки у меня сильно тряслись. Это было невыносимо. Я выдвинула стул из-за стола, опустилась на него и откинулась на спинку. Люстра отражалась в отполированной столешнице размытым кругом, а вокруг выстроились как на параде стулья в стиле Чиппендейл.

— Я чересчур любопытна, — сказала я, — чересчур беспечна и полна отчаяния. — Я постаралась говорить твердо и в то же время не повышать тона. — Не могу найти слова. Сядь! Сядь, положи скрипку и расскажи, чего ты хочешь. Зачем ты ко мне приходишь?

Он не ответил.

— Ты сам-то знаешь, кто ты такой? — спросила я.

Он повернулся в ярости и подошел к столу. Да, он обладал тем самым магнетизмом Оливье из старого фильма, весь состоял из контрастов белого и черного, воплощение зла. И рот у него такой же большой, только губы полнее!

— Перестань думать о другом! — прошептал он.

— Это кино, образ.

— Да знаю я, что это, или ты считаешь меня дураком? Взгляни на меня. Я перед тобой! Фильм старый, его создатель мертв, актер давно превратился в прах, а я здесь, с тобой.

— Я знаю, кто ты, я тебе уже говорила.

— Нельзя ли поточнее? — Он наклонил голову набок, слегка прикусил губу и обхватил обеими руками смычок и гриф скрипки.

Нас разделяло всего несколько футов. Я хорошо разглядела деревянную поверхность скрипки, покрытую толстым слоем лака. Страдивари. Как часто я слышала это слово, и вот эта скрипка у него в руках, этот зловещий и священный инструмент, он просто держит его в руках, и свет отражается от плавных изгибов корпуса, как от настоящей скрипки.

— Ну что? — сказал он. — Хочешь потрогать ее или послушать? Ты ведь сама прекрасно знаешь, что не умеешь играть. Даже Страдивари не скрыл бы твоих несчастных потуг! В твоих руках скрипка бы просто визжала, а ты могла бы тогда в ярости ее расколотить.

— Ты хочешь, чтобы я…

— Ничего подобного, — поспешно произнес он, — просто хочу напомнить, что у тебя нет таланта, а только одно желание, только одна жажда.

— Жажда, вот как? Значит, ты жажду хотел поместить в души тех, кто слушал тебя в часовне? Ты жажду хотел породить? Ты думаешь, что Бетховен…

— Не говори о нем.

— Говорю и буду говорить. Ты думаешь, что его музыка порождает жажду…

Он подошел к столу, переложив скрипку в левую руку, а правую опустил на стол рядом со мной. Я подумала, что его длинные волосы сейчас коснутся моего лица. Я не уловила никакого запаха от его одежды, даже запаха пыли.

Я сглотнула, и перед глазами вновь все поплыло. Пуговицы, лиловый галстук, блестящая скрипка. Все это призраки — и одежда, и инструмент…

— Ты права. Итак, что же я собой представляю? Каково твое благочестивое мнение обо мне — ты хотела его высказать, когда я тебя перебил.

— Ты словно больной, — сказала я. — Ты нуждаешься во мне, потому что страдаешь!

— Шлюха! — бросил он и отпрянул.

— Ну нет, шлюхой я никогда не была, — возмутилась я. — Смелости не хватало. А вот ты болен и нуждаешься во мне. Ты совсем как Карл. Ты совсем как Лили в конце жизни, хотя Бог знает… — Я запнулась, не договорив. — Ты совсем как мой отец, когда он умирал. Ты нуждаешься во мне. В своих муках ты хочешь найти во мне свидетеля. Тебя гложет ревность и жажда, как любого умирающего, если не считать последних секунд, когда, возможно, он забывает обо всем и видит то, что не дано видеть нам…

— Почему ты так думаешь?

— А разве с тобой было иначе? — спросила я.

— Я не умер, — ответил он, — в общепринятом смысле этого слова. Мне не дано было лицезреть огни, дарящие покой, или услышать пение ангелов. Все, что я слышал, — выстрелы, крики, проклятия!

— Вот как? — удивилась я. — Какая трагедия. Впрочем, ты ведь не обычное создание, не так ли?

Он попятился, словно позволил мне залезть к нему в карман.