Скрипка

— Договаривай. Я казалась слабой?

— Ты жестока.

— Возможно, — кивнула я. — Мне не очень нравится это слово. Зачем тебе нужно, чтобы я испытывала страх или боль? Для чего? Что означал тот сон? Где находилось то море?

Его лицо застыло от потрясения. Он попытался что-то сказать, но потом передумал или, возможно, просто не нашел слов.

Ты могла бы быть красивой, — тихо произнес он. — Ты почти была красивой. Ты потому питалась отбросами и пивом, чтобы потерять данную тебе Богом фигуру? Ты ведь была худенькой в детстве, такой же, как Фей и Катринка, стройной от природы. Но ты нарочно заплыла жиром — разве нет? От кого захотела спрятаться? Неужели от собственного мужа — от Льва, которого ты собственноручно передала заботам других женщин, помоложе и пособлазнительнее? Это ты толкнула его в постель к Катринке.

Я не ответила.

Внутри меня росла какая-то сила. Даже охваченная дрожью, я чувствовала эту силу и огромное волнение. Как давно меня не посещали такие эмоции, но теперь, видя, что он совершенно сбит с толку, я ясно их ощущала.

— Наверное, и сейчас тебя можно назвать красивой, — прошептал он, улыбаясь, словно нарочно хотел меня помучить. — Но неужели ты станешь такой огромной и бесформенной, как твоя сестра Розалинда?

— Если ты знаешь Розалинду и не видишь ее красоты, то мне даже не стоит тратить на тебя время, — сказала я. — А Фей — само воплощение красоты, но тебе этого не понять.

Он охнул. Потом фыркнул и упрямо уставился на меня.

— Тебе не понять, как много для меня значит такое чистое существо, как Фей. Она навсегда останется в моей памяти. Что касается Катринки, то я ее жалею. Фей была очень молода и потому все танцевала и танцевала, как бы трудно ни приходилось. Катринка многое испытала. А Розалинду я люблю всем сердцем. Ну и что?

Он вглядывался в меня, словно стараясь прочесть самые сокровенные мысли, и ничего не говорил.

— К чему все это? — спросила я.

— В душе ты так и осталась маленькой девочкой. Злой и жестокой, какими бывают дети. Только ты более озлоблена сейчас и нуждаешься во мне, хотя и отрицаешь это. Ведь ты заставила сестру Фей уехать, сама знаешь.

— Перестань!

— Да, ты… Ты заставила ее уехать, когда вышла замуж за Карла. Дело тут вовсе не в тех страницах отцовского дневника, которые она прочла после его смерти. Просто в дом, который она с тобой когда-то делила, ты привела нового хозяина…

— Перестань!

— Почему?

— А тебе-то какое дело? К чему сейчас об этом говорить? Ты промок под дождем. Но не замерз. И теплым тебя тоже не назовешь — разве не так? Ты выглядишь как бродяга-подросток — из тех, что с гитарой в руке увязываются за знаменитыми рок-музыкантами и клянчат четвертаки у входа в концертные залы. Где ты научился так играть? Откуда тебе известна столь невероятная, душераздирающая музыка?.. Он пришел в ярость.

— Язвительный язык, — прошептал он. — Я старше, чем ты можешь себе представить. Я лучше тебя знаю, что такое боль. Я восприимчивее тебя. Я освоил в совершенстве игру на этом инструменте еще до того, как умер. Я научился играть, и у меня был талант, который тебе никогда не понять, несмотря на все твои диски, сны и фантазии. Ты ведь спала, когда твоя маленькая дочь Лили умерла, — не забыла? В больнице в Пало-Альто ты на самом деле заснула и…

Я заткнула руками уши! Меня снова окружила обстановка больничной палаты двадцатилетней давности, вспомнились ее запах и свет.

— Нет! — выкрикнула я. — Ты наслаждаешься этими обвинениями! — Сердце колотилось чересчур сильно, но голосом я пока владела. — Почему? Что я для тебя и ты для меня?

— Но я думаю про тебя то же самое.

— Что именно? Объяснись.

— Я думал, что ты коришь себя и наслаждаешься этими обвинениями, я думал, ты упиваешься ими, примешивая сюда же и страх, и раболепие, и холодность, и праздность, с тем чтобы никогда не чувствовать себя одинокой, а всегда держать за руку какого-нибудь дорогого тебе мертвеца и мысленно распевать поэмы раскаяния, без конца возвращаясь к умершим, дабы отвлечься от правды: та музыка, которую ты любишь, тебе недоступна. То чувство, которое музыка исторгает из твоей души, никогда не получит воплощения.

Я не сумела что-либо сказать в ответ.

Осмелев, он продолжил:

— Вот ты и кормилась обвинениями, если воспользоваться твоим собственным словом. Ты буквально упивалась чувством вины, и это позволило мне надеяться, что мне легко удастся довести тебя до безумия, сделать так, чтобы ты…

Призрак умолк — точнее, заставил себя замолчать — и застыл в неподвижной позе.

— Сейчас я уйду, — после паузы произнес он. — Но вернусь, когда захочу, можешь не сомневаться.

— Не имеешь права. Тот, кто тебя прислал, должен забрать тебя обратно.

Я перекрестилась. Он улыбнулся.