Скрипящее колесо Фортуны

- Все верно, именно теорема, - загорается Игорь. - И очень простая. Энергичному человеку не везет на служебном поприще, а может быть, его и не тянет к везению, и втайне он даже боится такого везения, точнее плату за него чрезмерной считает... И тогда он быстро теряет шансы на служебное самопроявление. Ему не хочется притираться к слабостям начальства, а к сильным чертам - тем более, ему дороже самостоятельность суждений, его мало волнует шаг на следующую ступень лестницы. И такой шаг становится маловероятным. Разыгрывается небольшая трагедия. Сначала человек останавливается, потом начинает скатываться вниз - так сказать, падает в глазах начальства, и, конечно, близких. Теряет лицо.

Игорь бегает по комнате и размашистыми жестами пытается изобразить процесс потери лица. Он, кажется, всерьез поверил, что доказывает теорему. Приятная иллюзия. Но к теоремам иные требования - из кучи плохо определенных терминов можно вывести что угодно. Например, энергичный человек - кто это? В чем мера человеческой энергии? А главное - как мне оценить собственный запас, если нет охоты проявить его в том деле, которым приходится заниматься? А насчет притирки еще менее определенно. Здесь нежелание - зачастую лишь красивая маскировка для обычного непонимания людей. Все сложней...

- Да-да, начинается падение, - азартно декламирует Игорь. - Но как у вас говорят, есть закон сохранения энергии. Она ведь не исчезает. И человек в такой ситуации не может остаться прежним. Если он падает с открытыми глазами, если не боится осознать правду своего состояния, и у него есть хоть какая-то тяга к перу, появляется некий зародыш. Если же нерастраченная энергия полностью сублимируется в новую форму, есть шанс на рождение настоящего писателя. Видишь сколько всяких "если". Но факт, говоря по-вашему, экспериментальный факт - большинство первых и нередко лучших романов посвящено осмыслению своего ухода от обычных профессий.

Игорь ненадолго смолкает. Камень-то и вправду в его огород. А о себе говорить нелегко. Для себя этих "если" всегда избыток. Иногда их слишком много, чтобы решиться на какой-нибудь настоящий шаг.

Игорь переводит дыхание и продолжает очень тихо:

- Хуже зажмурившимся, они безостановочно катятся ко дну, становятся убийцами своей энергии, а следовательно, и себя и при случае окружающих. Они растворяются в кроссвордах, шашечных этюдах, марках, книгах, садовых участках. И вскоре начинают требовать, чтобы им обеспечили жратву, выпивку, бабу, бесплатную путевку, отгулы, двух тузов в прикупе. Чтобы для них изобрели личные синхрофазотроны, антираковую сыворотку, скатерть-самобранку, самовыбивающийся ковер, бессмертие...

Завелся парень. Любимая его пластинка, мотив его разруганной повести, где "молодой автор увидел жизнь в слишком мрачных тонах и, усердствуя в реализме, неистово атакуя мещанство, скатился в голый или слегка завуалированный натурализм". Формулировочка! Это его походя лягнули в газетном обзоре. Даже я запомнил - целый вечер выслушивал стенания старых Рокотовых по поводу зятя, который даже писать нормально не умеет, который Бог знает до чего докатится, если уже скатился... Надо все-таки дочитать его повесть до конца. Тут не просто война с мещанством или разные дежурные измы. Воевать Игорь, в сущности, ни с кем не способен. Или я ошибаюсь? Или не такой он уж безобидный? Надо как-нибудь разобраться.

- Но куда опасней те, - горячится Игорь, - те, кто катится зажмурившись не вниз, в вверх, не испытывая ни желания управлять, ни страха перед высотой, ибо глаза и уши плотно запечатаны. И бывает, что долетит такой до предельной своей ступени и только тогда приходит в себя, открывает чувства, и охватывает его благодать неописуемая. Взгляд услаждается блеском и благопристойностью, слух - славословием, а обоняние - постоянным курением фимиама. И он начинает любой ценой оберегать мираж, проявляя чудеса ловкости, нередко чудеса подлости - по обстоятельствам...

Это что-то новенькое. Следующая повесть?

Интересно, куда я двигаюсь по его схеме? Свободно падаю или принудительно возношусь к вершинам - куда собственно направлен вектор моей конвертной деятельности? И понимает ли он, что верх и низ - относительны, что скатерть-самобранка и бесплатные путевки - вещи того же ряда, что и фимиамный дымок?

Я устал. Игорь тоже выдохся, но никуда не спешит. Пьем кофе с рижским бальзамом. По-моему, он не прочь здесь остаться. Но где его уложить? Да и заведется с утра на свежую голову, ну его к дьяволу. А я хотел бы встать пораньше и взяться за работу. Пора. Уже третью неделю собираюсь. Надо приступить хотя бы с завтрашнего утра. Воскресение мое начнется в воскресенье (каламбур!). Выжидательно смотрю на Игоря. Он снова краснеет, и словно тройной прыжок с места:

- Слушай, Эдик, такое дело...

Я не слушаю, иду к столу, достаю полусотенную бумажку и протягиваю Игорю. Он краснеет еще сильней, но берет.

- Когда будет, отдашь, - говорю как можно бодрей.