Все-таки безденежье - страшная штука. Унизительно, елки-палки.
Прижал меня сегодня Потапыч у почтовых ящиков своими прозрачными вопрошающими глазками. Все у него аккуратненькое такое - и взгляд, и залысинки, и брюшко, и с арифметикой наверняка полный порядок. Заметался я под его прицелом, засуетился, стал газету мять.
- Потапыч, - говорю, - через два дня получка...
- Э-эх, - вздыхает Потапыч, - да разве ее-то хватит?
В самую точку угодил, стервец. Полтораста сразу никак не отдать. Да и полсотни не смогу, еще же квартира...
Год такой муторный вышел. Сначала похороны, назанимал без счета. Потом на несколько месяцев застопорилась работа - надо было встряхнуться любой ценой. Черт понес дикарем на юг. Не столько встряхнулся, сколько вытряхнулся. Потом осень, как назло вышли из строя туфли и пальто. И до сих пор в долгах, как под прессом. И о чем только думать приходится!
В общем, стою, молчу.
Потапыч уставился на меня своими бледно-голубыми глазенками, усики топорщатся, злится, но напрямик высказаться не хочет. Потихоньку отодвинулись мы в закуток под лестницей.
- Странная ты молодежь, Эдик, - говорит Потапыч. - Не пойму я таких. Маешься, маешься, неужели заработать не умеешь?
- Не умею, Яков Потапыч, - делаю я вроде бы обезоруживающий ход, научите.
- Издеваешься? - начинает злиться Потапыч и закатывает мне небольшую лекцию.
- Ты, - говорит, - Эдик, из очень чистеньких. И Машенька твоя, вечная ей память, из ангелов. Законопослушненькие ангелочки. И научить таких ничему нельзя. Да только жизнь сама все покажет. Лет десять-пятнадцать об пустой холодильник, об столовские котлеты, об протертые штанины, об закаканные пеленки похлещет и научит. Ты на меня, небось, как на непойманного вора глядишь. Так ведь это лишь по телеку фильмы пускают, чтоб галстук нацепил, умную морду состроил и на работе горел. А про то, как от получки до аванса крутиться - ни-ни. А жизнь, она все больше такие вопросики и ставит. Так вот, подумай, чистюля принципиальная, мне-то уже за полвека, а сто десять рублей в зубы, и привет! И вертись, как знаешь. А баба моя третий год на печи сидит, на работу боюсь пускать - хворая, пусть уж так пенсии дожидается. И двое пацанов школу кончают, сам видишь, какие погодки вымахали, - джинсы подай, приемник купи, в кино отправь... А когда мне жить? Вот я тебя спрашиваю - как и когда мне жить? Может, научишь? Так не научишь же! Стоишь и думаешь - лишку Потапыч хватает, не только, дескать, на скромняцкую жизнь, не только детишкам на молочишко. А поди остановись! Да разве я шикарно живу - даже машины нет, только хата чуток налажена. И еще пацанов выучить хочу, пусть тоже в чистюлях походят, принципы свои понянчат, пока сил хватит. Так-то...
И замолк. Постоял с полминуты, махнул рукой и выскочил из подъезда. А я пулей вознесся наверх, еле успел швырнуть портфель и скользнуть налево в заветную белую дверцу.
Должно быть, из-за этого безотлагательного стремления и не дал я Потапычу железного отпора. Случаются же такие смешные обстоятельства.
Потом спокойно устроил себе чай и стал размышлять. А что бы я ему возразил, ему, человеку битому и тертому, человеку лозунга - выжить любой ценой и не просто выжить, а с некоторой приятностью? Ради этого он рискует шкурой, рискует в свои пятьдесят три попасть на твердую огороженную скамейку в большом зале под перекрестный огонь презрительных взглядов и беспощадно точных вопросов. В большом зале, где любая философия бессмысленный танец мыльных пузырей.
Сказать бы ему:
- Слушай, Потапыч, ты неглупый дядька, и есть другие цели, ради которых стоит жить.
- На 110 рэ в месяц? - переспросит Потапыч.
- Даже так, - скажу я, - но не растрачивать же себя на лазейки. Разве твой приварок стоит твоего риска? Ты же мог учиться, пробиваться к более приличному положению.
- Если бы все кладовщики пробились в министры, - ухмыльнется Потапыч, - похуже вышло бы, Эдик. Да если б я куда прорвался, а на склад посадили моего помощника Федьку, он за неделю бы все вычистил...
- Но живут же тысячи людей, - пылко скажу я, - и на сто десять, и на меньшее, и на большее, и я как-то живу...
- Как-то? Ну и отдай завтра полторы сотни, - бросит Потапыч и снова выскочит из подъезда.
Тьфу ты, чертово колесо! Как быть? И наука в голову не лезет. Но считать надо, никуда не денешься...
* * *
Нет, зря я это думал, что разговорчиками от Потапыча отделаюсь. Плевать ему на разговорчики.
Заглянул ко мне под вечер и, конечно же, перебил на самом интересном месте. Уравнения побоку, любезничаю с дорогим соседушкой.
Сначала будто бы без особого повода - сахарку одолжить. Шутит старик, у него запасов на любую блокаду хватит. Но я, разумеется, услужливо хватаю сахарницу, несу ему, а там - песочка на дне, от силы на пару чашек чая, но не это же он имел в виду.
Потапыч хмыкнул, глазенками захлопал.
- Да уж ладно, - говорит, - обойдусь.
Ну я, понятно, соловьем залился, дескать, рад помочь, собирался купить, да забыл.
- Да уж ладно, - бурчит Потапыч, - обойдусь как-нибудь...