— Я. Человек Александр приходил ко мне не так давно, разговаривал со мной. Я с ним тоже разговаривал, используя иногда твой внешний облик. Так было удобнее и понятнее. Потом, когда ему стало плохо на Земле, он снова попробовал прийти сюда. Я не пустил его. Момент неподходящий. Я знал, что случилось с тобой, чувствовал и то, что меня не оставят доживать, пусть в теперешнем жалком качестве. Меня решили
Антон подумал свободным краем сознания, что их сейчас двое — он и Шульгин, благодаря Замку вернувшихся оттуда, откуда возвращаться не принято.
— Те, кто хотел за ним следить, потеряли след, — продолжал голос Замка, постепенно начинавший говорить все более и более человеческим тоном. Фразы становились длиннее, образнее, усложнялись лексические обороты и периоды. — Слишком много ложных целей, придуманных реальностей, никуда не ведущих развилок, в которые я его послал. Да и что такое один человек? Явись он прямо сюда, конечно, задержать и
Антон сам ощущал, что только сейчас он начинает возвращаться к самому себе, тому, кто встретил в Афоне Воронцова, помогал друзьям на Земле в самые трудные для них минуты. Когда закончили строить пароход и он сказал Новикову, стоя на мостике под проливным дождем: «Вы оказались… не ко двору здесь, на главной сцене. На той линии — делайте, что хотите. Но лучше пока в сторонке постойте… Детки вы еще, в садике вам нужно играться, огороженном колючей проволокой».
Оказалось, что как раз тогда он был на взлете, на пике своей деятельности. Потом — непрерывная деградация, закончившаяся тюрьмой. Есть шанс переиграть партию? Сдадим карты по новой?
— Так ты принимаешь меня, Замок, обратно? На каких условиях? Я кто для тебя теперь?
— Ты еще не понял? Думаешь медленнее, чем я предполагал. Становись тем, кем был с самого начала. У нас очень много врагов. А если вернутся твои друзья люди, будет время расставить приоритеты. Самое сейчас для всех главное — отразить новую угрозу. Если думаешь, что она малозначительна, ты очень ошибаешься. Мои стены высоки и крепки, я способен аннигилировать весь примыкающий мир, но ты ведь хочешь чего-то другого? Разве не так?
— Именно так, друг. Нам нужно гораздо больше, чем периметр твоих неприступных стен.
— Ты назвал меня другом? Это многое меняет. Мы немедленно займемся надвигающейся опасностью. Но позови сюда наконец человека Александра…
Глава семнадцатая
Буданцеву в Испании нравилось. Намного больше, чем в Москве. И совсем не по причине экзотики, сеньорит, кастаньет, вин и сигар. Хотя всего этого тоже было в изобилии, но стоило денег. Причем в Барселоне, как и в любом городе любой страны, строящей хоть какое-нибудь подобие социализма, инфляция была чудовищная. Такое точно явление Буданцев помнил по временам своей юности. На советских территориях за коробку спичек просили миллион «совзнаками»[50], при том, что у «белых» продолжали ходить царские рубли и копейки практически по номиналу.
И здесь на занятой Франко территории повторялась та же история. Старые песеты оставались песетами, цены — теми, что казались населению разумными.
А в Республике даже летчикам с их громадными окладами за ужин в ресторане приходилось платить больше, чем они получали премиальных за сбитый самолет.
Зато у Ивана Афанасьевича финансовых проблем не было. Таможни, декларации, нормы вывоза валюты для него, как и для подавляющего большинства советских людей, были понятием абстрактным. За границу официально он не ездил и не собирался, исходя из реалий жизни. Но вдруг пришлось, без всякого загранпаспорта и визы, военным самолетом, даже с личным оружием в кобуре на поясе.