Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант

— Да ничего. Фантом, призрак, или та самая «пересадка». Его земное тело было прислано, чтобы встретить информационный сгусток матрицы. Мы успели, случайно или нет, стать очевидцами. Он говорил с нами, пока личности, одноименные, но не одинаковые, притирались друг к другу. Оттого и знание событий, никогда на самом деле не совмещавшихся и несовместимых. Очередной парадокс. Теперь процесс завершился. Сейчас он снова «дома». Через несколько минут уйдете и вы. Ничего не могу вам посоветовать. Живите, работайте. В тридцать восьмом у вас есть леди Спенсер, там же может появиться и прежняя госпожа Дайяна. Лет через пятьдесят, может быть, встретимся. А возможно, и раньше. Сейчас я уже не помню, было такое в той жизни или не было…

— Тогда я совсем ничего не понимаю. Зачем мы сейчас втроем сошлись здесь? Должен ведь быть какой-то смысл, цель, сверхзадача?

— Вполне возможно. Только нам об этом не сказали. Вам, предположим, нужно было увидеть меня нынешнюю, чтобы с учетом этой встречи как-то иначе вести себя там, где вы сейчас пребываете. Мне — убедиться, что змея в очередной раз укусила собственный хвост.

Шульгин же… Тут я пас. Или действительно простая случайность, незапланированное пересечение мировых линий, или — ход, последствия которого не нам знать… Так что прощайте, Лихарев. Живите по инструкции, ничего лучшего вам посоветовать не могу. И, мне кажется, впредь вам следует избегать контактов с господином Шульгиным и ему подобными. Ничего хорошего такое общение не принесет, а потерять вы можете гораздо больше того, что имеете сейчас. Это я говорю вовсе не как бывший руководитель Проекта, просто как достаточно умудренная жизнью женщина.

Все беды начались после того, как одна из нас вообразила себя одной из них.

Еще раз — прощайте…

И без какого-либо действия со своей стороны, без произнесения формулы и включения блок-универсала Валентин осознал себя вновь стоящим в дверном проеме из кабинета в мастерскую. Пол под ногами слегка покачивался, и мутило так, будто накануне он пил, не закусывая, неразведенный спирт. А на самом деле — не больше двух бутылок шампанского в обществе прелестной молодой коммунистки, сотрудницы отдела литературы на иностранных языках Ленинской библиотеки.

Девушка, безусловно, была «из бывших», но тщательно замаскировавшаяся. Не может выпускница рабфака, сразу после него — института имени Мориса Тореза абсолютно свободно владеть французским и иметь такое точеное, гибкое тело. Она принесла в ридикюльчике[8] «Камасутру» парижского издания 1899 г., и они увлеченно переводили ее на русский, часто смеясь и пытаясь выяснить, действительно ли это техническая инструкция или всего лишь плод болезненного воображения отставного евнуха из гарема джайпурского магараджи.

Кое-как совместив события минувшей ночи и последних минут, Лихарев бросил на диван «маузер», стянув сапоги и гимнастерку, снова прошлепал босиком на кухню. Хитро улыбаясь, снял с руки браслет гомеостата, после чего извлек из буфета очередную бутылку коньяка, набулькал себе в обычный «тонкий» стакан гораздо больше половины (а что, государь Александр Третий Александрович на меньшие дозы не разменивался), выцедил сквозь зубы. Не спеша, прислушиваясь к ощущениям. Если отпустит, значит, он — еще он. Если нет — на этот случай у него ответа не было приготовлено.

Слава богу, отпустило.

Ровно так, как полагалось, сообразно его натуре и биохимии.

Посидел, допил чай уже без всякого удовольствия, выкурил папиросу. И пошел будить Шестакова. Что-нибудь он ведь расскажет, если правильно вопрос поставить?

Шестаков, может быть, и расскажет, а Шульгин?

Шульгина после всего случившегося вчера-позавчера он опасался точно так, как любой лейтенант или капитан опасается полковника, независимо от личности. Сами по себе знаки различия подразумевают, что любой их носитель может сотворить с тобой любую пакость, никак не связанную с реальными заслугами или провинностями, и всегда будет прав, а ты — наоборот.

И даже квартира вдруг показалась совсем не тем надежным, экстерриториальным убежищем, выключенным из человеческого мира, к которому он привык за десять лет, а подобием первобытного леса, где из-за любого куста и дерева может выскочить саблезубый тигр или пещерный медведь.

«Нехорошо, — сказал сам себе Лихарев, — нельзя так расслабляться». И тут же подумал, что не сам по себе расслабился, а оказывает на него влияние некая третья сила.

Григорий Петрович после всего пережитого и после коньяка, наверное, спал так крепко, что будить его пришлось долго и утомительно. Он бормотал что-то невнятное, отмахивался рукой, потом вдруг отчетливо начал ругаться отборными флотскими выражениями и лишь после этого сел на диване, с недоуменным интересом воззрившись на Лихарева. А это, мол, кто тут еще такой.

— Александр Иванович, вы проснулись, надеюсь? — тихо спросил Лихарев и для надежности добавил сообщенную Сильвией фразу, которая прошлый раз сработала сразу.

— К кому это вы обращаетесь… э-э… Валентин, кажется?