Скорлупы. Кубики

Вынужден обратиться к Вам со своим горем с самой что ни на есть большой буквы, прошу извинить меня за то, что отнимаю у Вас драгоценное время. В следственном изоляторе я нахожусь более месяца, при том что страдаю опасными заболеваниями – эпилепсией, выраженной судорогами с потерей сознания, и язвенной болезнью желудка, выраженной тяжёлыми болями, усиленными моим бедственным положением. Спешу сообщить, что следствие по уголовному делу в отношении смерти Вахичева Александра было доверено следователю Сташеву и проведено было им необъективно, с грубыми нарушениями уголовно-процессуального права. Многие, а можно сказать, основные обстоятельства по делу остались не выяснены, то есть не установлены следствием, а именно: не установили, что делал Вахичев Александр после нашей с ним ссоры возле “Продуктов” в девятнадцать часов, после той злополучной ссоры, виновником которой полностью был Вахичев Александр, так как был пьян, а я же был совершенно трезвым, и спиртного я не употребляю более трёх лет ввиду слабости здоровья. С кем Вахичев распил остававшуюся у него бутылку водки 0,5 литра, купленную на мои деньги? Каким образом Вахичев очутился в подъезде дома № 138 улицы Казакова под лестницей, где был впоследствии обнаружен мёртвым? Что делал Вахичев после того, как мы с ним расстались, когда поссорились и я уехал к маме, потому что с женой состою в разводе, и с кем он пил, что с ним произошло дальше, я представления не имею. О том, что Вахичева Александра нет, что он умер, я узнал от следователя Сташева. До этого мне не было ничего известно про смерть Вахичева, я вообще был с ним очень мало знаком, и жили мы в противоположных, то есть разных районах. Вахичева Александра я знал всего несколько дней, в пределах двух недель, однако отношения между нами установились приятельские, доброжелательные. Можно сказать, что у нас установились дружеские отношения. В больнице, где мы познакомились, мы лежали в одной палате, вместе кушали, и я всегда делился с Вахичевым продуктами питания, которые мне приносила мама, потому что к Вахичеву никто не приходил. Споров и конфликтов между нами никогда не было. В тот чёрный день злополучного пятнадцатого марта я трижды спас Вахичева Александра от назревавшей физической расправы над ним за его прежние проделки. Около полудня напротив магазина “Продукты” два мужчины из 39-го микрорайона хотели учинить расправу над Вахичевым за то, что он снял, а точнее украл, усилительный блок общей антенны в ночное время. Я вмешался и предотвратил разгоравшийся скандал, который разгорался довольно-таки не в пользу Вахичева Александра. Второй раз возле окошка отдела “Вино – водка” Вахичев у пожилого мужчины выхватил бутылку водки и хотел с ней скрыться, оставив меня в неловком положении, но его догнали люди из очереди, уже на троллейбусной остановке, до которой он успел скрыться, и хотели его избивать. Я снова вступился за Вахичева, успокоил их, и они втроём в подъезде девятиэтажного дома, номер не помню, распили эту бутылку, а я не пил, потому что имею заболевания “эпилепсия” и “язвенная болезнь желудка”. После того я с Вахичевым, то есть мы, сели на троллейбус, доехали до другого магазина “Продукты” и хотели купить сигарет и чая, а потом ехать возвращаться в больницу. Возле магазина к Вахичеву подошёл мужчина возраста сорока лет, весьма агрессивно настроенный, и стал звать двоих своих приятелей, стоявших у входа в магазин. По их возбуждённому разговору я понял, что назревает скандал из-за незначительной суммы денег, которую им задолжал Александр Вахичев. Я снова вмешался и, дабы предотвратить назревавший конфликт, предложил решить всё мирным путём. Мы зашли в магазин, купили бутылку минеральной воды и литр “Столичной”, и всё это они распили вчетвером во втором подъезде соседнего с магазином двенадцатиэтажного дома, между вторым и третьим этажом, как сказал мне Вахичев, потому что я не поднимался, я не пью, у меня эпилепсия и язва, а ждал внизу их у подъезда. Они вышли заметно выпившие все четверо. Эти трое взяли у меня мелочь со словами: “Одолжи”, – и ушли не попрощавшись. А Вахичеву я с упрёком сказал: “Куда с тобой теперь таким ехать?” – на что он, виновато оправдываясь, ответил: “Давай переночуем у меня, а завтра прямо с утра вернёмся в больницу и всё уладим”. Тогда я и Вахичев, то есть мы, снова в магазин вернулись купить к чаю конфет и что-нибудь серьёзного покушать. Пока я покупал колбасу и конфеты, Вахичев объяснил, что без ста грамм он не уснёт и ему утром будет плохо без выпить, и я пообещал взять поллитра водки и купил, отдал Вахичеву, и он положил бутылку в боковой карман. Я ему сказал твёрдо: “Поехали теперь домой, покушаем, по пятьдесят граммов выпьем, – хотя я не пью алкогольные напитки, у меня, вы уже знаете, болезни, – телевизор посмотрим, и на утро тебе похмелиться останется”. Но Вахичев стал на меня кричать: “Чего ты командуешь, я сам знаю, куда и когда мне ехать!” Его поведение привлекало внимание прохожих, я попытался успокоить Вахичева, уговаривал, на что он стал оскорблять меня самыми последними словами. Он позволял себе что-то ужасное. Я был шокирован поведением Вахичева, я растерялся, был в замешательстве. В ответ на мою попытку взять его под руку, чтобы он не упал, Вахичев вдруг изрёк в мой адрес ничем мной не заслуженное, позорнейшее оскорбление – “пидарас”, хуже которого нет на всём белом свете, и весь чудовищный смысл этого оскорбления был ему прекрасно известен ещё по местам лишения свободы, в которых Вахичев однажды находился, и он знал, что когда таким словом оскорбляешь, то всё, дальше некуда, что это же самое безбожное слово – “пидарас”. Это как проклятье, даже хуже проклятья. Так он сказал это кошмарное слово, это космическое оскорбление, оттолкнул меня грубо и попытался с размаха ударить кулаком в лицо. Я просто чудом уклонился от его удара, он прошёл вскользь, и в ответ нанёс ему удар кулаком правой руки в левую часть области лица, после чего он потерял равновесие и упал, а я продолжал стоять рядом и не мог прийти в себя, осмысливая, как всё это могло произойти со мной и так случиться, что меня настолько чудовищно оскорбили и прокляли. Пришёл я в себя оттого, что кто-то с меня стаскивает штаны, – я был в спортивных штанах на резинке. Это Вахичев, он схватил меня руками за штаны и пытался подняться, а мои руки оказались заняты, я ими был вынужден удерживать штаны у пояса, чтобы Вахичев их с меня не стащил, а правой ногой я несколько раз несильно ударил его ботинком в надежде, что он меня отпустит, а Вахичев при этом опять упал. А в это время подошла эта Бояркова из магазина и сказала: “Прекратите избиение!” – и я прекратил избиение, которое по существу таковым не являлось. Она говорит: “Что же вы бьёте пьяного?” Я ей в сердцах ответил, что его убить мало за то, что он сказал и тем самым сделал, а затем я, чтобы не привлекать внимания прохожих, ответил, что это мой знакомый и ничего страшного не произошло, он напился и я отведу его домой. Бояркова помогла мне поднять Вахичева, я отряхнул его, надел на него шапку, которую поднял с земли, и повёл в сторону. Из-за этого момента и случился каламбур в показаниях, когда эта Бояркова сказала следователю, что я избивал Вахичева по всем частям тела и грозил убить, а изо рта Вахичева сильно выделялась кровь. Тут сразу же две неувязки, потому что когда я в шутку со злости сказал, что его убить мало, я его вообще не трогал, а только поднимал, а когда я якобы его избивал, Бояркова была в магазине и физически не могла видеть в окно, что я его якобы избиваю, потому что выступ стены под окном скрывал от её поля зрения всё то, что происходило ниже. Кровь у Вахичева действительно выделялась изо рта, но не в результате моего вмешательства, а в результате падения об землю, что очевидно. Только следователя Сташева все эти очевидности почему-то не заинтересовали. Да. А Вахичев всю дорогу ругался матом, пройдя от места драки метров тридцать, опять стал отталкивать меня и снова оскорблять. Тогда мне всё это надоело и я сказал: “Я прощаю тебя, не держу зла, Бог тебе судья за те слова, что ты позволил на меня произнести”, – после чего развернулся и прошёл мимо магазина, где работала эта Бояркова, на остановку, сел на троллейбус и уехал домой к маме кушать и отдыхать. Когда я уходил, то обернулся и увидел, как Вахичев, подчёркиваю, живой удаляется в противоположном направлении, иногда он поскальзывался и падал, и моим первым побуждением было вернуться и помочь ему, но тогда в голову приходили воспоминания о том ругательстве, и я сдерживал себя. Через два дня, семнадцатого марта, я, обеспокоенный судьбой Вахичева, зашёл в больницу, спросил: приезжал ли Вахичев Александр? Мне ответили, что его в отделении нет и что нас обоих выписали ещё вчера за нарушение больничного режима. Я получил у сестры-хозяйки свои вещи, после чего отправился на поиски Вахичева. А жил я всё это время у мамы, иногда ночевал у своей бывшей жены, от которой, что важно для всех последующих страшных событий, имею моих троих собственных детей. А на жизнь я зарабатывал всю жизнь в кооперативе швейном, заготавливал крой, так как имею специальность закройщика верхней мужской одежды. Я зашёл в квартиру к Вахичеву и спросил его соседку, не помнит ли она, возвращался домой Вахичев или нет. Она не помнила, сказала: “Может, пьяный где-то спит”. У Вахичева дверь не была заперта, я заглянул к нему в комнату, там никого не было, только немного мебели и украденный блок усилительной общей антенны, за который его хотели избивать, а я спас и не позволил. Тогда я, обеспокоенный отсутствием Вахичева, стал его искать возле магазинов по микрорайону. Возле “Продуктов”, где приключился тот конфликт злополучный, я был задержан работниками милиции и доставлен прямо в прокуратуру, в кабинет к следователю Сташеву, он и сообщил мне, что я обвиняюсь по делу о Вахичеве Александре. Я сразу принял это всё за шутку и спросил у него: “Неужели Вахичев смог написать на меня заявление из-за случившейся по его вине между нами злополучной ссоры, во время которой он меня так бесстыдно оскорбил, а я его несильно ударил?” – а Сташев на это издевательски произнёс: “Может, и написал бы, если бы воскрес!” И тут я узнал, что Вахичев умер, а точнее, был убит пятнадцатого марта в подъезде дома № 138 по улице Казакова под лестницей, где его обнаружили. И что экспертиза заключила, что это смерть от сильных побоев, а избивал я, и что это видела свидетельница Бояркова, что я якобы грозил Вахичева убить, хотя я говорил “убить” в переносном смысле. Я был просто поражён происходящим, возмущался, показаний никаких не давал, требовал объяснить, что происходит, на каких основаниях мне выдвигают такое несправедливое обвинение, на что Сташев велел препроводить меня в камеру временного задержания и дал указание надеть на меня наручники, руки за спину, и никуда не выводить, даже в туалет. В камере было холодно, застегнуть дублёнку я был не в состоянии, так как был в наручниках. На мои просьбы и требования вывести меня по естественным надобностям помощник дежурного и старший сержант избили меня ногами так, что я оправился прямо в штаны. Когда падал, разбил правое ухо об угольник, которым обита скамейка в камере, и голову ударил, и около часа провалялся на холодном кафельном полу в луже мочи. Через какое-то время в камеру закрыли молодого парня. Сержант дал ему тряпку, парень вытер полы и помог мне подняться. Сержант снял с меня наручники и вывел умыться, затем вернул в камеру. Наутро мне принесли покушать и спортивные брюки переодеться – всё это передала моя мама. Я ещё не успел опомниться и прийти в себя, как следователь Сташев снова забрал меня из камеры в кабинет дежурной части и посадил за стол рядом с женщиной. Это была продавщица Бояркова, она плакала всё время и говорила, что будет жаловаться. Однако Сташев продолжал что-то писать, невзирая на то что Бояркова просила не втягивать её в эту авантюру, говорила, что ничего не видела. Написав протокол, Сташев сказал ей: “Подпишите – и вы свободны”. Бояркова, плача, прочла и заплакала ещё громче, будто там действительно находилось что-то страшное, и сказала, что она подпишет, только чтобы её больше никуда не вызывали.