Скорлупа (СИ)

Залитая дизтопливом наледь на дороге превратилась в каток. БТР сжигал шины на остервенело вращающихся колесах, но сдвинуть цистерну никак не мог. Самохин со скрежетом врубал задний ход и рывком бросал машину назад, сминая створки водомета о скалу. От удара двигатели глохли. Капитан, ожесточенно матерясь, жал и жал кнопку стартера, пока не ощущал, что стальная коробка вибрирует от зашкаливших оборотов ожившего первого двигателя. Забывая в смертельном азарте запустить второй, бросал БТР вновь и вновь на лоснящуюся тушу цистерны, и та поддавалась по сантиметру.

"Давай! Ну, давай, сучара!" - орал остервенело Самохин. Рация, настроенная на передачу, разносила драматизм происшедшего по экипажам колонны, порождая в душах солдат ядучую ненависть, замешанную на липком страхе. И зажатая змея-колонна отчаянно ощетинилась бессмысленным огнем из всех видов оружия в белый свет, как в копеечку, превращая мир в ад кромешный. А на обочине, в этом апокалипсисе, стараясь в смертельном отчаянии втереться, вплавиться, раствориться в камни и этим спастись, корчилась, зажимая руками голову, маленькая фигурка человека в измызганной одежде цвета хаки - казенном цвете горя и страданий людских.

Капитану Самохину не суждено было узнать, помог ли он своей колонне. Смертельное жало, выпущенное сверху, со скалы, с гранатомета, проштампованного патриотическим клеймом "Сделано в СССР", легко пронзило противопульную броню БТРа. Сдетонировавшие от кумулятивной струи мины снесли страшным взрывом с дороги в пропасть и цистерну, и БТР, и офицера, до конца исполнившего свой солдатский долг. Один миг судьба засчитала капитану Самохину за всю его жизнь.

Подошедшая "Шилка" смела со скалы свинцовым ливнем старый советский пулемет ДШК вместе с бородачом в стеганом халате. Отлетая заслуженно к Аллаху, душа афганского пулеметчика воистину могла быть умиротворенной. Если каждый правоверный, да так как он, отдаст свою никчемную жизнь, недолго ходить вторгшимся шакалам по священной земле Афганистана. И смертью такой бородач желал умереть больше, чем эти "шурави" с севера хотели жить.

Колонна-змея поползла дальше, подобрав на месте "происшествия" солдата в беспамятстве и без документов. А те, чьи останки перемешались, догорая, с останками машин в глубоком ущелье, пройдут впоследствии по ведомостям Министерства Обороны СССР, как "без вести пропавшие". И возможно даже, что и фразу "при выполнении интернационального долга" не впишут крысы канцелярские. Ведь войны же не было в СССР! Не было!!! Это была еще не война.

Глава 3

ИСКУПЛЕНИЕ "Туман? Сумрак? Еле-еле пробивается свет. Как будто сквозь толщу льда, который навис прямо над лицом. Где я? Не могу пошевелить конечностями и дышать трудно. Холодно. Как в замерзшей яме с водой. А как же дышу? Я же дышу?! Да, дышу. Давай попробуем повернуться. Ох! Боль!!!"

Яркий свет, проломив лед, больно ударил в зрачки. Вадим зажмурился. Замер. Боль медленно уходила. Осторожно открыл глаза. Белый потолок. Повел взгляд в сторону. Опять боль. Закрыл глаза. Только веки можно приподнять без боли. "Где я? Что со мной?" Свет мерк, и затягивалась промоина в скорлупе льда, гася сознание.

Колонна ушла, оставив на пятачке санитарный "УАЗик" под прикрытием БМП. Ждали вертолет. Ветер с морозцем подымал поземку.

В тесном санитарном фургоне скрючились четверо раненых. Один, без сознания, лежал на носилках. Над ним склонился прапорщик-фельдшер, держа в поднятой руке бутылочку капельницы. В боевом отделении БМП лежали трое убитых.

Механик-водитель и старший машины - лейтенант сидели молча и курили сигарету за сигаретой. Монотонно урчал двигатель, нагоняя под броню соляровый выхлоп.

Вдруг раздался протяжный стон. Водитель и лейтенант повернули головы, скорее в недоумении, чем от страха. Один из лежащих - босой, в закопченном изорванном обмундировании, шевелился, мыча сквозь стиснутые зубы.

- А медик сказал, что он умер, - удивленно пробормотал механик-водитель.

Лейтенант нажал тангенту рации:

- Прапорщик! Слышишь меня?

- На связи. Чего тебе?

- Хреновый из тебя диагност, прапорщик. Живого в "двухсотые" записал.

- Ну, что ж, - рация выдала секундную паузу, - сто лет ему жить, значит. Пусть полежит там. Внешних ран нет. Он контуженный. А здесь повернуться негде.

На крохотный пятачок, поднимая тучи снежно-песочной пыли, садилась "вертушка".

"Гул!? И запах знакомый!? Так пахло, когда шли танки через село! Танки! Деда, танки! Калитка закрыта, а они уже идут! Почему не могу открыть калитку?! Я не могу поднять руку!!!"

- У меня приказ забрать только раненых! - штурман вертолета старался перекричать шум турбины. - Давай быстрей! Быстрей, прапорщик!

Подали в дверь вертолета носилки с тяжелораненым.

- Подожди! Один еще в БМП, с "двухсотыми"!

- Что? Ожил? - штурман оскалился в улыбке. Цинизм на войне помогал, нет, не выжить, цинизм на войне жить помогал.

"Вертушка", сдув остатки снега с пятачка, понесла убереженных подальше от той земли, что так неприветливо встретила их - незваных, изначально проклятых.