Скорее всего

Здравый смысл убеждает нас в том, что стремиться одновременно ввысь и вглубь есть чистое безумие. Но, как показывает реальный человеческий опыт, зря убеждает. Более того, реальный человеческий опыт заставляет нас поверить даже в более чем абсурдное предположение, что в каких-то особых случаях “глубокое” оказывается выше “высокого”.

Теперь, чтобы было понятно, к чему я все-таки клоню, попробую пересказать удивительную историю, поведанную однажды двумя питерскими художниками – мужем и женой. Как-то раз собрались они попутешествовать по Сванетии. Их знакомые, побывавшие там какое-то время назад, рассказали им, что в таком-то месте есть такой-то Дом творчества художников и что, если они явятся туда и скажут, что они тоже художники, их, скорее всего, пустят на пару-тройку дней там пожить. Так они и сделали. Нашли этот самый Дом творчества, представлявший собою несколько уютных деревянных домиков, сказали, что они художники из Петербурга, и их действительно приютили на три или четыре дня. Первым же утром, ранним, хрустальным утром, художница проснулась, разбуженная одним из вполне законных требований организма. Вышла наружу. Красота немыслимая. Симпатичная дощатая кабинка обнаружилась сразу же. После совершенного действия художница рефлекторно заглянула в круглое отверстие и, к своему изумлению, не обнаружила там никакой ямы. Никакой ямы там и не было, а была там бездонная пропасть. Так она и стояла, завороженно вглядываясь сквозь сортирное очко в бескрайнюю бездну. Вначале грациозно и неторопливо проплыли два пушистых облачка. А когда облака проследовали куда-то дальше, она не без труда разглядела на страшной глубине гордо парящего орла.

Весеннее настроение

Такой небезукоризненной свежести заголовок появился, уверяю вас, вовсе не потому, что автор не сумел придумать чего-нибудь другого. Прекрасно мог бы. А просто тот заголовок, какой есть, связан с некими довольно давними музыкальными воспоминаниями.

Помните такое ублюдочное явление, как “легкая музыка”? Это чисто советское, как мне кажется, изобретение означало что-то такое невнятно-незапоминающееся, что-то такое, что не являлось ни симфонией, ни оперой, ни песней, ни даже увертюрой к оперетте. Дрянь, в общем, какая-то, безответственный и невразумительный блямблям, кормушка для музыкальных троечников.

Так вот, рассказываю. Когда-то моя семья жила в композиторском кооперативе с не очень хорошей звукоизоляцией. Представили себе, что такое композиторский дом с плохой звукоизоляцией? Хорошо, тогда рассказываю дальше. Ближайшим нашим соседом по лестничной площадке был некий не сильно выдающийся, но зато сильно пьющий композитор по фамилии, допустим, Телятников. Доставал он нас, вообще-то говоря, не столько музыкой, сколько выяснениями отношений с женой. В минуты наивысшего драматического накала он орал: “Ты кто такая есть? Ты кто вообще? А я – композитор Анатолий Телятников! Заткнись, сука!” Иногда он бывал в хорошем настроении и тогда звонил в дверь посреди ночи, просил сигарету и норовил втиснуться в квартиру, чтобы “поболтать немножко, а то вот мы ведь соседи, а так мало общаемся”.

Время от времени жена от него уходила, и тогда начиналось уже совсем черт знает что. К нему приходили гости, такие же обормоты, как он сам. В соответствии с каким-то неписаным протоколом сначала они звонили в нашу квартиру. Открываешь дверь и видишь, что стоит на пороге некое такое существо и напряженно молчит. “Вы к кому?” Молчит. Потом что-то долго вспоминает. Потом мучительно произносит: “Нтолий здесь жвет?”

“Нет, вот сюда вам”. – “Спсб”. – Его сил хватает только на согласные. Но не уходит, продолжает стоять, пока его не развернешь лицом к двери искомого Анатолия. А один такой, когда я открыл дверь, и вовсе, не говоря худого слова, шагнул в мою квартиру, растянулся во весь свой немалый рост в коридоре и богатырски захрапел. Пришлось звонить в дверь к пресловутому Анатолию, чтобы тот, поминутно извиняясь и даже как-то приседая в пароксизме добрососедской сердечности, уволок своего гостя к себе. Волочь пришлось за ноги.

Запомнилась одна ночь. Весна. Но уже здорово жарко – видимо, это был май. Окна открыты. У соседа тоже. У него гости. Видимо, музыканты. Сначала монотонное “бу-бу-бу” и характерное стекольное позвякивание. Потом с грохотом отворился рояль. И началось. Сначала партию фортепиано исполнил один из гостей. Дальше пошло что-то вроде обсуждения. Причем лексика и фразеология этого музыковедения по большей части была такой, каковая в телевизоре обычно звучит как “пим-пим”. “Это, пим, пимня полная! Вот я щас сыграю, пим, вот это, пим, настоящее”. Начинает играть. “Ты что, опимел, пим? На терцию выше, пим твою мать!” – “Ладно, не пима пимдеть-то!” Играет заново – и действительно выше, но не на терцию, а на две – это даже я понимаю.