Скорбные элегии. Письма с понта

Так, без хозяина в путь отправляешься, малый мой свиток[2],
В Град, куда мне, увы, доступа нет самому.
Не нарядившись, иди, как сосланным быть подобает.
Бедный! Пусть жизни моей твой соответствует вид.
5 Красным тебя покрывать не надо вакцинии соком,
Скорбным дням не под стать яркий багрянец ее.
Минием пусть не блестит твой титул и кедром — страницы,
Пусть и на черном челе белых не будет рожков.
Пусть подобный убор украшает счастливые книги,
10 Должен ты помнить всегда о злополучье моем.
Пусть по обрезам тебя не гладит хрупкая пемза,
В люди косматым явись, с долго небритой щекой.
Пятен своих не стыдись, пусть каждый, кто их увидит,
В них угадает следы мной проливаемых слез.
15 В путь же! Иди, передай местам счастливым привет мой —
Ныне таким лишь путем их я достигнуть могу.
Ежели кто-нибудь там, в многолюдье меня не забывший,
Спросит, как я живу, чем занимаюсь вдали,
Ты говори, что я жив, но «жив и здоров» не ответствуй.
20 Впрочем, и то, что я жив, — богом ниспосланный дар[3].
Если же станут еще расспрашивать, будь осторожен,
Их любопытству в ответ лишнего им не скажи, —
Тотчас припомнит и вновь перечтет мои книги читатель,
И всенародной молвой буду я предан суду.
25 Будут тебя оскорблять — но ты не посмей защищаться:
Тяжба любая, поверь, дело ухудшит мое.
Встретится ль там и такой, кто моим опечален изгнаньем,
Пусть эти песни мои он со слезами прочтет
И пожелает без слов, таясь, — не услышал бы недруг, —
30 Чтоб наказанье мое Цезарь[4], смягчась, облегчил.
Кто бы он ни был, молю: того да минуют несчастья,
Кто к несчастьям моим милость богов призовет.
Да совершится, что он пожелал, да гнев свой умерит
Цезарь и мне умереть в доме позволит родном!
35 Выполнишь ты мой наказ, но все-таки жди осужденья:
Скажет молва, что в тебе прежнего гения нет.
Должен и дело судья, и его обстоятельства вызнать,
Если же вызнано все — суд безопасен тебе.
Песни являются в мир, лишь из ясной души изливаясь,
40 Я же внезапной бедой раз навсегда омрачен.
Песням нужен покой и досуг одинокий поэту —
Я же страдаю от бурь, моря и злобной зимы.
С песнями страх несовместен, меж тем в моем злополучье
Чудится мне, что ни миг, к горлу приставленный меч.
45 Пусть же труду моему подивится судья беспристрастный.
Строки, какие ни есть, пусть благосклонно прочтет.
Хоть Меонийца[5] возьми и пошли ему столькие беды —
И у него самого дар оскудел бы от бед.
В путь, мой свиток, ступай и к молве пребывай равнодушен,
50 Если ж читателю ты не угодишь, не стыдись.
Ныне фортуна моя не настолько ко мне благосклонна,
Чтобы рассчитывать мог ты на людскую хвалу.
В благополучье былом любил я почестей знаки,
Страстно желал, чтоб молва славила имя мое.
55 Если мне труд роковой и стихи ненавистны не стали,
То и довольно с меня — я же от них пострадал.
В путь же! На Рим за меня посмотри — тебе он доступен.
Боги! Когда бы я мог сделаться свитком своим!
Не полагай, что, придя чужестранцем в город великий,
60 Будешь в народной толпе ты никому не знаком —
И без названья тебя тотчас опознают по цвету[6],
Как бы ты скрыть ни хотел происхожденье свое.
Тайно, однако, входи, для тебя мои песни опасны —
Ныне они уж не те, громкий утрачен успех.
65 Если ж тебя кто-нибудь, узнав, кто твой сочинитель,
Вовсе не станет читать, сразу отбросив, — скажи:
На заголовок взгляни — я здесь в любви не наставник,
Прежний труд[7] мой уже кару понес поделом.
Может быть, ждешь: своему не дам ли приказа посланцу
70 Вверх подняться, на холм[8], к выси, где Цезаря дом?
Да не осудят меня те святые места и их боги:
С этой твердыни в меня грянул удар громовой.
Я, хоть и знаю, что там обитают, полны милосердья,
Вышние силы, — страшусь раз покаравших богов…
75 Крыльев шум услыхав издалека, голубь трепещет,
Если хоть раз он в твоих, ястреб, когтях побывал.
Так же боится овца далеко отходить от овчарни,
Если от волчьих зубов только что шкуру спасла.
Сам Фаэтон[9], будь он жив, избегал бы небес и по дури
80 Трогать не стал бы коней, страстно желанных ему.
Так же и я, испытав однажды стрелу Громовержца,
Лишь громыхнет в облаках, жду, что меня поразит.
Аргоса флот[10], избежав погибельных вод Кафареи,
Гонит всегда паруса прочь от эвбейских пучин.
85 Так же и мой челнок, потрепанный бурей жестокой,
Ныне боится тех мест, где он едва не погиб.
Милый мой свиток, итак: осмотрителен будь и опаслив —
Благо и то, что тебя люди попроще прочтут.
К высям заоблачным взмыв на немощных крыльях, оттуда
90 Пал и названье Икар морю Икарову дал.[11]
Все же сказать нелегко, под парусом плыть иль на веслах, —
Дело и время тебе сами совет подадут.
Если в досужий ты час будешь передан и благодушье
В доме приметишь — поймешь: переломил себя гнев.
95 Если тебя кто-нибудь, твою нерешительность видя,
Сам передаст, предпослав несколько слов, — подойди.
В день счастливый, и сам своего господина счастливей,
Цели достигни и тем муки мои облегчи.
Их иль никто не смягчит, иль тот, мне рану нанесший,
100 Сам, как древле Ахилл, и уврачует ее.[12]
Только меня, смотри, не сгуби, добра мне желая,
Ибо надежда в душе страха слабей у меня,
Как бы притихший гнев не стал свирепствовать снова,
Поберегись на меня новую кару навлечь.
105 После, когда в сокровенный приют мой[13] будешь ты принят
И обретешь для себя в круглой коробочке[14] дом,
Там ты увидишь своих в порядке расставленных братьев —
Все они также трудом бдений ночных рождены.
Те, остальные, толпой, не таясь, о себе заявляют,
110 И на открытом челе значатся их имена.
Трех[15] ты увидишь в углу притаившихся темном, поодаль,
Хоть обучают они общеизвестным вещам.
Дальше от них убегай иль, если уста твои смелы,
Имя Эдипа им дать иль Телегона решись.
115 Но, заклинаю, из трех, если до́рог тебе их родитель,
Ни одного не люби, он хоть и учит любить.
Есть там еще, кроме них, и пятнадцать книг «Превращений»[16] —
Вырвали их из костра при всесожженье моем.
Им скажи, я прошу, что судьбы и моей превращенье
120 В повествованиях тех место могло бы найти,
Ибо внезапно она непохожей на прежнюю стала:
Радостной раньше была, ныне рыдаю о ней.
Знай, что много б еще я преподал тебе наставлений.
Только боюсь, что и так слишком тебя задержал.
125 Если с собою возьмешь все то, что в ум мне приходит,
Как бы не стал ты, боюсь, грузом уже не в подъем.
Долог твой путь, поспешай! А мне — на окраине мира
Жить и в далекой земле землю свою вспоминать.