Скорбь Тру (ЛП)

Он повернулся со слезами на глазах, и этот образ навечно оставил след на ее сердце. Он не сказал ни слова, просто подался вперед и обнял нее, сжимая так крепко, что трудно было дышать. Тру обнимал ее в течение долгого времени, и после того, как он был настолько откровенен с ней, ему стало легче держать ее в своих объятиях. Когда он отстранился, слезы исчезли, челюсть снова сжалась, и ее желудок ухнул вниз, понимая, что за этим обликом было намного больше.

Сколько один человек может еще вытерпеть?

Он стал серьезнее, и очередной раз извинился, глядя на нее. Она хотела сказать ему, что не нужно никаких извинений, что никто не может выбирать себе родителей. Но это означало бы, что ей нужно говорить, а ее горло настолько сжалось от переполнявших ее эмоций, что она не могла выдавить из себя даже слова.

— Когда родился Куинси, целая вереница мужчин появилась в нашей жизни. Всегда ненадолго и не слишком хорошие. Наркоманы, торговцы наркотиками, коллекторы и другие на день, на ночь, на неделю. Моя мать приходила домой в синяках и под кайфом. Она уходила с парнем в спальню, а мне велела присмотреть за Куинси, как будто это было легко и весело. Эта женщина никогда не обращала на него внимания. Она засовывала ему бутылку в рот, чтобы он замолчал, когда ей нужно было уходить. Я не буду утомлять тебя подробностями моей дерьмовой жизни, но я переехал, когда мне исполнилось восемнадцать, и попытался забрать Куинси с собой. Она натравила на меня одного своего наркоторговца. У него был пистолет, поэтому он более чем доходчиво объяснил мне, что мне пора съ*баться подальше от дома. Я не слушал.

— Иисус всемогущий! Твоя собственная мать сделала это с тобой? — Джемма не могла скрыть неверия.

Он кивнул.

— Бэр Виски, парень которого я встретил, взял меня под свое крыло и научил меня работать с автомобилями. Когда я переехал, он снял мне эту квартиру. Его семья стала моей семьей. Он и Дикси, его сестра, открыли «Автомастерскую Виски», а также держат бар со своими братьями Боунсом и Буллитом, — он, должно быть, уловил любопытство на ее лице, поэтому объяснил. — Это байкерские имена. В любом случае, я жил за мостом, боясь причинить Куинси неприятности, поэтому мы разработали график встреч. Когда наша мать уходила на несколько часов, якобы на работу, но… — он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. — Так или иначе, в течение двух лет мы виделись каждые несколько дней. Я давал ему деньги на еду, покупал ему одежду и все, что ему было нужно. А потом, в один прекрасный день, я пришел и услышал крики, доносящиеся из дома.

Трумэн закрыл рот и глаза, как будто все, что он должен был сказать, приносило ему физическую боль. Он положил руку на бедро и всем телом повернулся, чтобы она могла видеть лицо.

— Моей единственной целью был Куинси, когда я ввалился в дом через парадную дверь, — его голос был низким и пренебрежительным. Он поднялся на ноги и заметался, вытирая руки о джинсы и, заламывая, пропуская их через волосы, с каждым шагом становилось очевидным его усиливающееся напряжение.

— Куинси сжался на полу с раной на щеке и кровью на рубашке, сотрясаясь от рыданий, — Тру стиснул зубы, когда говорил, вены на шее вздулись, а руки сжались в кулаки так, что побелели костяшки пальцев. — Человек, которого я раньше не видел, жестоко насиловал нашу мать. Я пытался стащить его, но он качнулся назад и лишил меня из равновесия. На столе лежал нож…

***

Джемма задохнулась, слезы текли по ее щекам. Когда Трумэн оперся ладонями на перила, он в изнеможении опустил голову. Воспоминания врезались в него и на мгновение выбили весь воздух из легких. Он хотел сказать ей, что не делал этого. То, что нож уже был в крови, и дело было сделано, когда он вошел в дверь, но слова не приходили, и он знал, что никогда не придут. Его брат, может быть, и облажался, но Трумэн не мог отказаться от надежды, что в один прекрасный день Куинси найдет свой путь к более чистой, лучшей жизни. И Трумэн не был бы человеком, если бы затравил брата. Он хранил бы их секрет, пока не испустил бы последний вздох, независимо от цены, которую пришлось бы заплатить.

Подняв глаза к беспросветной темной бездне, он сказал.

— Я не должен был попасть в тюрьму. Парень был вовлечен в какой-то огромный нарко-синдикат. Государственный защитник назвал это «убийство в состоянии аффекта». Но моя мать солгала в суде. Она сказала, что не была в опасности. За двадцать два гребаных года она не сумела сделать ничего, чтобы считаться нормальным родителем, и она как-то получила справку о том, что чиста от наркотиков, и засадила своего сына в тюрьму.

Глава 10