Скорбь Гвиннеда

— Пади на нас, роса небесная, — раздался в ее сознании мысленный шепот Кверона, как знак одобрения, ибо он подозревал, через что придется пройти Ивейн, даже хотя она ни слова им не сказала. Его благословение сопровождало ее и дальше, когда она перешла окропить Джорема, и тот склонил голову, чтобы принять очищение, и скрестил на груди руки, — живое воплощение уравновешенной гармонии.

Труднее было повернуться к отцу, но она не позволила мыслям отвлечься и крест-накрест окропила святой водой распростертое тело. Затем Ивейн вернулась к востоку и отставила священные предметы. Кверон, пока она возвращалась на свое место, в южном углу, подложил еще благовоний в кадило и начал повторный круг, окруженный клубами сладковатого дыма.

— Dirigatur, Domine, oratio mea, sicut uncensum, in conspectu tuo… Подобно благовонному дыму, пусть молитвы мои вознесутся к Тебе, Господи; когда я воздену руки, да примешь Ты это как вечернюю жертву…

* * *

Запах благовоний, только более резкий и пряный, щекотал также ноздри Джавана, когда он опустился на колени перед Полином Рамосским и отцом Секоримом. Полин взял у него свечу и поставил на алтарь. Ему поведали все об обязанностях и ответственности клирика, ныне же пришел черед тонзуры. Не полной тонзуры, как при вступлении в орден — ведь от прочих братьев-мирян подобное, вообще, не требовалось, — но Хьюберт с Секоримом решили, что это станет важным символом, и Полин согласился.

— Ты явился по доброй воле, дабы пройти посвящение, — прочел Полин по толстой книге, что держал перед ним один из монахов… не совсем правда, но Джаван ничего не мог с этим поделать. — Поскольку грядущие годы станут для тебя временем испытания твердости твоего призвания, которое еще не до конца осознано и сформировано, — продолжал Полин, — то ныне надлежит тебе отделиться от мира и его соблазнов. Символом этого станет сия ряса, сменившая твои мирские одежды. А как залог твоей приверженности сему пути, избранному добровольно, мы срезаем локон твоих волос, — как внешний знак жертвы частички плоти на верность трудам во славу Господа.

Джаван закрыл глаза, когда верховный настоятель взял с подноса золотые ножницы. Огромного труда ему стоило вынести касание Полина, который, как ему показалось, срезал у него с макушки огромный клок волос. Он заставил себя стерпеть, не поморщившись, когда ножницы зловеще клацнули у самой кожи.

На самом деле, прядь была не толще пальца, — он это заметил, когда Полин укладывал локон в подставленную монахом серебряную чашу. Но тут же возобновились молитвы, и Джавану пришлось вновь склонить голову.

— Господи, укрепи слугу Твоего Джавана в решимости стать достойным послушником и исполнить то, к чему Ты призвал его…

* * *

Круг мерцал у подножия помоста, и Ивейн также вознесла молитву, дабы Бог укрепил ее в своей решимости. Третий и последний круг Джорем прочертил своим мечом, устанавливая чары с поистине михайлинской деловитостью и тщанием. Тут же над головами у них вспыхнул фиолетовый купол, надежно защищающий тех, кто внутри, от вторжений любых сил, даже если их носители Дерини.

Теперь предстояло установить ритуальные защиты, взывая к четырем великим архангелам, правящим природными силами. Они заранее решились, что эту задачу возьмут на себя Джорем с Квероном, а Ивейн тем временем сможет вплести их заклинания в собственную защитную сеть. Она повернулась лицом на восток, готовая впитать без остатка вызываемые силы, — и Кверон, также глядя на восток, поднял руки, дабы призвать золотой огонь и возжечь с его помощью восточную свечу, посвященную Хранителю Воздуха.

— Се Таинство Воздуха — и Рафаил, жизнедарующий, распахивает крыла ветра и бурь. Приди, великий Рафаил, даруй нам свое присутствие и покровительство!

Ивейн не могла видеть Существо, возникшее в этот миг за восточной свечой, но знала, что Оно здесь. Образ возник в ее сознании — светлые волосы, развевающиеся на ветру, полупрозрачные трепещущие одеяния цвета бледного золота, окружающие хрупкую, и одновременно исполненную силы фигуру, прямую и гибкую, как ивовый прут. Разумеется, образ этот не имел ничего общего с Рафаилом, у которого не было телесного воплощения. И все же она склонила голову, дабы приветствовать явленный ей образ, а затем повернулась к югу, и то же самое сделал Джорем, обойдя саркофаг в направлении движения солнца и встав рядом с сестрой.

— Се Таинство Огня — и Михаил, освящающий, в языках пламени вечного, — произнес Джорем, следуя установленной Квероном формуле и возжигая алой молнией южную свечу. — Приди, великий Михаил, даруй нам свое присутствие и покровительство!

Ивейн показалось, она зрит огненные крылья, хотя на физическом плане они не источали ни света, ни жара, — и сама воссоздала телесный облик Существа — суровый лик, пламенеющие волосы, перехваченные золотым обручем; золотые доспехи, все из крохотных чешуек, словно кожа саламандры; огненный меч, похожий на тот, что украшал михайлинскую эмблему Джорема. О, да, Михаила она знала хорошо.