Скользящие в рай (сборник)

Захваченный общим безумием, я срываюсь с места, прыгаю на раздолбанное пианино, в котором Марленыч хранит свои веники, и принимаюсь выколачивать из него нечто напоминающее Tataya Baby или что-то вроде того. В нарастающем грохоте мне чудится не то шторм морской, не то звон разбитой посуды, не то куранты. Я яростно истязаю клавиши, смахивая с переносицы щекочущий пот, а по кругу летит, резонируя, гулкое, заполошное: «Давай! Давай! Давай!»

По антрацитовой глади реки плывет речной теплоход, сияющий множеством праздничных огней. Оттуда доносятся радостные крики, сопровождаемые залпами шампанского. Теплоход плывет вдоль темной набережной, по которой мы с Назаром возвращаемся домой. Мимо нас, гремя щитами, пробегает колонна милиционеров в касках и бронежилетах и скрывается в переулках, ведущих к центру города. За ними следует небольшая свора бездомных собак. В дверном проеме выселенного дома копошатся беспризорники лет девяти-десяти. Они матерятся, вырывая друг у друга целлофановые пакеты с клеем. Я задеваю ногой пивную банку, и минуту-другую мы вяло пинаем ее, пока Назар не отправляет ее под колеса сверкающего кабриолета, неспешно ползущего позади нас. В кабриолете, подобно цветочному букету в вазе, угнездилась стайка пышно разодетых девиц с хмурым парнем за рулем.

– Эй, мальчики, – кричат нам, – вам не скучно?!

Парень резко газует, девицы с визгом расплескивают вино из бокалов, и машина уносится в темноту. На противоположном берегу, перебивая друг друга, заводятся сразу две милицейские сирены. Небо усеяно небывало яркими звездами, и душно, как днем.

Мы останавливаемся перед парапетом и смотрим на проплывающий теплоход. Назар кидает окурок в воду.

– Дорогое, наверное, удовольствие, – говорит он. – А раньше и я вот так с Раиской катался. И стоило это копейки. И сидела она на корме. И однажды простудилась.

Я сую два пальца в рот и, к своему удивлению, издаю гладкий, пронзительный свист. Если учесть, что не свистел я очень давно, то это, надо думать, как умение кататься на велосипеде, которое не исчезает с годами.

– Эй, на лайнере! – ору я во всю глотку.

Удивительное дело, но нам отвечают криками и смехом.

– Слышал? – кричу я. – Нас приглашают! Океанский круиз! Впереди Босфор и статуя Свободы!

– Туземки вот с такими грудями!

– Загар тропический!

– Бронзовый такой, тропический загар!

– Оркестр наяривает…

– Фонтаны шпинделяют…

– Чайки на палубу гадят…

– И вот тут щекотно, вот тут, под лопатками, будто крылышки режутся.

– Сиеста, коллега! Сиеста, полуденная скука. Цикады звенят. Море плещет. В башке – ноль! Алле, челаэк!

– Чего изволите? Креветки, устрицы, девочки, Petrus семьдесят девятого, лучший год, температура воды – двадцать пять градусов, бриз. Будете пробовать?

– Непременно! Конечно! Всего понемногу. И красный «феррари» к причалу…

– Красные списаны. Не в моде. Имеется зеленый.

– Пшел вон!

– А лиманы! Мм… А воздух! А запах водорослей от скользких таких камней, очень похожих на головы выныривающих пловцов!

– О-ох! И крабы по ним – маленькие такие крабики – шмыг, шмыг! Как вошки.

– А солнышко печет такое ласковое, а волна набегает такая вяленькая – туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда.

– Называется прибой!

– Ах, вот как оно называется? До чего же сладко оно называется… А еще чего?

– Еще? Ну-у, чилийские виноградники, ну, калифорнийские виноградники, бордоские виноградники. Ночи сочные, попы круглые, буги-вуги, купание где-то там, в скалах, нагишом, с мулаткой. Белки глаз, белки зуб, белки пяток и… Все, ночь.

– Не может быть!

Нас обрывает странный глухой шум, доносящийся оттуда, куда ушла колонна вооруженной милиции. Поначалу это угрюмый ропот, исполненный робкого протеста, но уже через секунду он взрывается густым ревом ярости и гнева, прорезаемым визгами мегафонов и ритмичными ударами дубинок о пластиковые щиты.

5

Возвращавшиеся в часть после экстренного облета города вертолетчики, проплывая над юго-западным пригородом, долго всматривались в огненное пятно, напоминающее очаг разбросанного по земле костра. Три часа они болтались в воздухе, отмечая точки скопления агрессивных толп и координируя действия хилых милицейских пикетов, пока город не затянуло угольной чернотой, и теперь, усталые и злые, они с удивлением разглядывали сверкающий гектар поместья с бассейном и белой громадой особняка, окна в котором сверкали, как на Рождество. Вспыхнули фейерверки, и сорокалетний капитан плюнул в сердцах прямо на свое колено.

– Вира помалу! – крикнул он прокуренным голосом, стараясь перекрыть грохот расхлябанной машины. – А то уже обстреливать начинают. Вот сволочи! Экую дачу, сволочи, отмахали! Нам зарплату не платят, а у них праздник! Бомбу бы сюда!

– Чего? – не понял напарник.

– Я говорю – бомбу бы! Чтоб летали не зря!