Сколько стоит рекорд

Витька тоже скрестил руки: как Наполеон на известной картине.

Так мальчики и стояли, а двое рабочих по команде толстяка опять стали швырять в костер стулья.

— Нет, не могу! — шепнул Филя. — А если в милицию? К начальнику? Мол, преступление…

Витька махнул рукой.

— Пока доберешься до этого начальника… Да он и слушать нас не станет…

— А может, в народную дружину?

Витька опять махнул рукой.

— Слушай! — вдруг воскликнул Филя. — У тебя отец кто?

— Ну, глазной врач.

— Да нет, ты говорил — депутат?

— Ну, депутат.

— Позвоним ему. Депутат — это сила…

Витькин отец слушал Филю не перебивая.

— Безобразие! — сказал он. — Какая гостиница? Так. Сейчас.

Ребята вернулись к костру. Он теперь пылал еще ярче. Рабочие затолкали в огонь большой стол, и он стоял на ножках, как какое-то странное обугленное животное.

А отца все не было…

Бросили в костер несколько стульев.

А отца все не было.

— Пока он приедет, только зола останется, — пробурчал Филя.

В костер полетели три тумбочки, потом еще одна и два стула…

Филя стоял, чуть не плача от ярости.

Вдруг наверху открылось окно. Высунулась чья-то седая голова.

— Прекратите, — сказала голова. — Сейчас же.

— То есть как это, товарищ директор? — закричал суетливый толстячок. — Вы же сами…

— Прекратите, — окно захлопнулось.

Филя ехидно подмигнул толстяку с портфелем, и мальчики ушли.

…Отец пришел домой поздно.

— Ну, герой, — сказал он Филе. — Победил?

Филя смутился.

— А скажите, — спросил он. — И впрямь есть такой закон — палить мебель?

— В постановлении сказано: пришедшие в негодность материальные ценности надо или уничтожить по акту или… — отец торжественно поднял вверх палец, — или безвозмездно передать другой заинтересованной организации…

— То есть подарить? — воскликнул Филя. — Ура! Пусть нашему колхозу подарят!

— Нет. Твой колхоз далеко. Гостиница уже с соседним домохозяйством договорилась. Там для красного уголка как раз позарез…

— А почему же он хотел непременно спалить? — спросил Филя.

— А ему просто лень возиться, — хмуро пояснил отец. — Искать заинтересованную организацию. Да оформлять. Проще — раз и в огонь… Есть еще такие деятели…

Отец насупился. Потом разогнал морщины.

— А ты молодец, — сказал он Филе. — Упорный. Так и надо.

Отец повернулся, молча посмотрел на Витьку. Тот стоял, опустив голову.

— Н-да, — сказал отец. — Вот именно… — и ушел в свою комнату.

На следующий день Витя повел Филю осматривать Невский. Долго бродили по сверкающему проспекту.

— Завернем к Марии Федоровне, а? — предложил Филя.

Витька кивнул.

В комнате у Марии Федоровны по-прежнему наперебой надрывались все три телефона.

По-прежнему из киосков передавали сюда самые сложные, самые заковыристые вопросы, на которые там, на месте, не могли ответить. И по-прежнему шуршали страницы толстых справочников, энциклопедий, указателей.

— Вы кстати зашли, — сказала мальчикам Мария Федоровна.

— Сколько лет твоей тетке? — повернулась она к Филе. — Тридцать четыре?

Он кивнул.

— Значит, еще молодая?

«Молодая? — Филя гмыкнул. — Старуха! Целых тридцать четыре!»

— Появилась у меня идея, — улыбнулась Мария Федоровна и положила руку Филе на плечо. — Приходи завтра.

На следующее утро Филя с Витькой опять поехали на Лиговку. Опять смотрели списки съемщиков, опрашивали дворников и управхозов. И опять слышали один и тот же ответ: «Нет, не проживает».

Бродя по жилконторам, разыскивая беспокойных управхозов в котельных, подвалах, в домовых прачечных, ребята на ходу беседовали. Обо всем. И о последнем шахматном матче: оба переживали неудачу Петросяна. И о книгах. И об охоте.

Насчет книг — оказалось, Витька намного опередил Филю. Витька рассказывал и про путешествие на «Кон-Тики», и про тунгусский метеорит, который, может быть, вовсе и не метеорит, а космический корабль.

Филя слушал и думал:

«А культурный этот Витька. И живет культурно. Одних книг — полных три шкафа!»

Когда Витька устал говорить, Филя рассказал, как однажды зимой в лесу встретил лосиху. Огромная, она стояла по брюхо в снегу и глодала ветки осины. Нет, даже не обгладывала, а прямо целиком поедала мерзлые прутья толщиной аж в два пальца.

— Запросто делянку осинника подстригла. Ровнехонько как ножницами. Будто это фруктовый сад!

Филя усмехнулся.

— И осиновую кору лосиха любит: сдирает лентами, словно корзины надумала плести. Да… А потом увидела меня — и как рванет по снегу! Как плуг, идет и в обе стороны отваливает кучи снега. Аж канаву пробила в сугробах! Глубоченную! А за лосихой по той канаве трусят две махонькие телочки. Только уши торчат.

И Витька опять удивился: вот как умеет говорить этот молчун!

И позавидовал:

«А я вот ни разу лося не видел. Только на картинке…»

— Ну вот что, — сказал Витька, когда они вернулись домой. — Больше на эту чертову Лиговку не таскаемся. Глупо!

Филя кивнул.

— Будем считать, что твоя тетка уехала, — сказал Витька. — Ты остаешься у меня. Куда завтра махнем? В Панораму? На Зимний стадион?

Витина мама, проходя мимо, подсказала:

— В Мариинку! Вернее, в Театр оперы и балета. Обязательно! Ленинградский балет — лучший в мире!

Мальчики поморщились. Не очень-то уважали они дрыгоножество.