Сколько стоит любовь?

Когда Грейндж вошел в дом, Сирена готовила обед, а в холодильнике уже стояло вино. Он протянул ей слегка помятый букет мелких белых цветочков с папоротником, улыбаясь во весь рот, как двенадцатилетний мальчишка. – Я не виноват, что эти – как их там называют – в таком состоянии, – объяснил он. – Магазин закрывался. Мне еще повезло.

Сирена закусила губу, чтобы не расплакаться. Изобразив на лице подобие улыбки, она взяла цветы и сунула нос в букет. Он ничем не пах. Сирена чуть было не совершила ошибку и не сказала, что не надо было их покупать, но не стала его огорчать.

– Ты меня портишь, – сказала она, когда он принес вазу.

– Ты этого заслуживаешь.

Все, что она сегодня сделала хорошего, – так это оторвала его от работы и заставила возиться с аккумулятором.

– Это мне следовало дарить тебе цветы. – Они стояли слишком далеко друг от друга, но в то же время и слишком близко. – После всего, что ты для меня сделал…

– Это ничто по сравнению с тем, что сделала ты.

Сирена замолчала. Рис закипел, и она с облегчением отвернулась к плите, сняла кастрюльку с конфорки. Грейндж подошел поближе и стал наблдать, как она аккуратно снимает пену. Она никогда не думала, что его может так интересовать кулинария.

– Мне надо было позвонить тебе.

– Зачем? Я и так знала, когда ты придешь. Ошиблась всего на несколько минут.

– Я не про сегодня. – Он взял кастрюльку у нее из рук и поставил на включенную конфорку. – Раньше. Чтобы поблагодарить.

– О! – Сирена понимала, что это не самый умный ответ, но что еще можно было сказать, пока она не поняла, о чем идет речь? – За то, что ты сделала для дяди с тетей.

Такое заявление возмутило и обрадовало Сирену. Пока она старалась примирить эти противоположные чувства, Грейндж обхватил ее руками за талию и привлек к себе.

– Они… Они замечательные люди, и я их люблю, – пробормотала Сирена.

– Я тоже. Только иногда я об этом забываю.

Сирена все еще не понимала, в какую сторону может повернуться разговор, но сейчас, когда их с Грейнджем разделяли дюймы, а не футы, это не имело значения. Она попыталась вспомнить, что чувствовала, когда не могла решить, сообщать ли Грейнджу о своем приезде. Но не сумела. Потому что Грейндж улыбался.

Человек, который умел так улыбаться, заслуживал поцелуя.

Человек, который умел так целовать, заслуживал награды.

Он прижался губами к ее губам, и от этого прикосновения по всему ее телу начал расходиться жар. Сначала она ощутила его в голове, потом в шее, руках, груди, потом… Значит, он знал, как ей трудно ему противиться, значит, он взял верх. Ну и что?

Она не могла понять, кто сделал движение, от которого их тела соединились воедино, – он или она. Когда-нибудь она спросит его об этом. Когда-нибудь она посадит свои эмоции под замок и сможет изучить его реакции. Когда-нибудь.

Он запустил пальцы в ее волосы, крепко прижал ее к себе – так, что она не могла шевельнуться.

Она и не пыталась сопротивляться.

Что-то было сказано о благодарности, о любви к родственникам…

Она подумает об этом завтра.

Его пальцы уже оставили ее волосы и теперь расстегивали пуговицы блузки, тянулись к застежке бюстгальтера.

Кастрюлька с рисом снова закипела. Грейндж дотянулся до плиты и выключил конфорку. Прежде чем она успела осознать, что произошло, его руки уже вернулись к прерванному занятию.

Она забыла сказать… Забыла сказать, что еще не почистила кальмара.

Потом.

Он вел ее из кухни – не в светлую гостиную, а в полумрак спальни. Она прижималась к нему, спотыкаясь, когда переплетались их ноги. Ее бюстгальтер и блузка потерялись по дороге – остались в кухне или в холле.

Почему ей не холодно? Грейндж оставил открытой одну из секций застекленного потолка, и по спальне гулял морской ветерок. О, понятно, почему – он сжимал в руках ее груди и согревал их своим дыханием.

Она почувствовала прикосновение языка к уже затвердевшему соску, подалась к нему навстречу. Потом он мягко сжал ее грудь зубами.

В животе у нее что-то сжалось, сладко заныло. Все ее живое и горячее тело было готово к любви.

Грейндж не стал говорить, что каждый раз, когда они собираются обедать, мешает одно и то же, хотя, наверное, надо было сказать что-нибудь в этом роде, легкомысленным тоном. Тогда она засмеялась бы и тоже ответила бы шуткой, а потом уже можно было бы не говорить ни о чем, кроме риса и кальмара.

Но он не ожидал, даже не смел мечтать, что увидит ее на этой неделе. Она приехала, и он не мог не говорить о том, как много она для него значит.

Несмотря на блаженную усталость, которая владела всем его телом, он помог Сирене с обедом и даже собрал грязную посуду и отнес ее в раковину. Теперь они лежали на диване, и Грейндж изо всех сил старался не смотреть на ноги Сирены, торчавшие из-под его рубашки. Это была та самая рубашка, в которой он сегодня ходил на работу.

– Я так хотел сказать тебе «спасибо».

Сирена пошевелилась и крепче прижалась к его боку.

– Ты уже сказал. А цветы ты купил тоже в знак благодарности?

Цветы он купил просто потому, что хотел сделать ей приятное.

– Может быть. Отчасти. Я звонил дяде Гэлламу вчера вечером. Разве он тебе не сказал?