— Ну-ну, — он прищурился и покачал головой, то ли укоризненно, то ли насмешливо. — Кофе, пятьдесят коньяку, бутерброд с ветчиной и… и все.
Не смотря на отсутствие публики официантка достаточно долго возилась с заказом, и за это время мы смогли обговорить все общие темы, не смотря на благорасположение, возникшее еще при первой встрече, точно все равно присматриваясь друг к другу, приобыкая, распознавая возможную степень доверия.
— Думаю покончить с телевидением, — наконец признался я.
— Понимаю. И куда же?
— В море. Смешно?
Предполагаемой мною реакции не последовало.
— Почему же? Если это тебе предписано, — так тому и быть. Видишь ли, человек — это такой циклический механизм, поведение которого основывается как на внутреннем, так и на внешнем программировании. Каково значение первого фактора, каково — второго, никто сказать не может. Некоторые мои коллеги считают: человек, как и животное, определяя свои взаимоотношения с окружающим миром, проходит длинную цепь проб и ошибок, прежде чем находит свой тип поведения. И этот тип поведения в наибольшей степени соответствует природным его особенностям: строению тела, интеллектуальному потенциалу. Но в действительности все гораздо сложнее. Можно привести множество примеров: два совершенно различных вида до чрезвычайности походят друг на друга, и живут-то бок о бок, а вот ведут себя абсолютно различно. Потому что существуют поведенческие принципы, заложенные в генах.
— Что же это значит?
— А это значит, что поведение для представителей отдельных видов определяется с рождения. Агрессивность, кротость, энергичность — такая же малоизменяемая биологическая данность, как длина ног или цвет глаз. Возможно, внешняя среда и способна в чем-то переменить поведение вида. Но… Эволюция — это умозрительное построение. Опыт же не предоставляет нам здесь никаких подтверждений. Короче говоря: дерзай! Там видно будет. А что это тебе пришло на ум? Умаяла жизнь в сообществе? Так ведь экипаж корабля — тоже сообщество.
— Хочется верить, другое сообщество. Во всяком случае, общественные законы там точно иные.
Взгляд Романова стал каким-то сочувствующим, и от того еще более теплым.
— А! Понял, — деликатно отвел он глаза от моего охваченного волнением лица. — Только на судне, на которое ты устроишься, тоже, ведь, не марсиане окажутся. И ты сам, скорее всего, понимаешь: то, что ты хочешь изменить… изменить невозможно. Все прославляемые сегодня свершения человека обусловлены, разумеется, его социальной природой. Уверен, для тебя не секрет, что в отношениях между антитетическими по природе своей человеческими видами присутствуют враждебность, нетерпимость и взаимный антогонизм.
— Но-о… Нас, помнится, учили, что все расы человеческие представляют один биологический вид.
Он горько усмехнулся:
— Нас тоже учили… Но я же говорю, внешнее сходство угря и водяной змеи вовсе не говорит о том, что это родственники. А способность к скрещиванию, что выставляют, как неоспоримый аргумент, тоже… Дедушка Мичурин, вон, рябину с черемухой скрестил, — черная рябина получилась. И гибрид вышел вовсе не стерильный. Но, ладно… Тебя же волнует, как я понимаю, то, что в социуме, в котором ты обретаешься, доминирует нынче не твой биологический вид, а, значит, — господствуют чуждые тебе принципы жизнеустройства да и вообще — мировоззрения, так?
Я подивился, как просто и отчетливо сформулировал он мои даже не мысли, нет, но, скорее, чувства, ощущения каждодневных обстоятельств. Но я постарался оставаться сдержанным:
— Да, мне не близка идеология этих алчных любострастных существ. Хуже всего то, что им удается запускать свои щупальца буквально всюду. От них я не могу схорониться даже в собственном доме. И уж совсем будет обидно, когда мне не удастся укрыться от них в себе самом. Впрочем, это, чаятельно, уже невозможно ощутить. Да, может быть, весьма наивными средствами, но я хотел бы ограничить их наскоки на мою душу.
Говорил я, должно статься, все-таки слишком страстно, о том свидетельствовало сдавленное декорумом сердоболие, резко означившееся на сухощавом лице моего собеседника. Алексей еще какое-то время молчал, после того, как я кончил говорить. Когда же он продолжил разговор, интонация его голоса сделалась почти нестерпимо сочувственной:
— Хочешь я расскажу тебе про саранчу? — спросил он.
— Про саранчу? — удивился я. — Это кузнечики такие, что ли?
— Ты, конечно, никогда не видел саранчу…
— Почему же, я служил в Туркестане. И видел. Кузнечик, как кузнечик. Большой только.
— Что ж, хорошо, что какое-то представление о предмете ты имеешь. Но ты, возможно, не знаком с тем, что представляют собой неисчислимые стада перелетной саранчи, порождаемые удивительным феноменом, так называемым «эффектом группы». Когда это в общем-то безобидное пугливое насекомое оборачивается одной из десяти легендарных казней египетских. А я двенадцать лет назад, до того, как все это у нас началось, был в командировке в Марокко. Собственно для встречи с саранчой меня туда и отправили. И встреча эта, признаюсь, оставила сильное впечатление.