Скобелев, или Есть только миг…

– Безусловно, Ваше Высочество. Ваша дивизия, Михаил Иванович, будет усилена стрелковой бригадой генерала Цвецинского, двумя сотнями пластунов, гвардейцами Его Величества, сапёрами, а впоследствии и батареями четырнадцатой артиллерийской бригады. – Непокойчицкий мягко переводил разговор в деловое русло. – Порядок переправы, я думаю, обсудим позже, Ваше Высочество?

– Наметьте в общих чертах, генералы разберутся сами.

Пока в высших сферах решалась судьба операции, войска, предназначенные для того, чтобы своей кровью открыть ворота русской армии, подтягивались к Зимнице, и к вечеру 13 июня Волынский пехотный полк уже расположился на последнем биваке. Все чувствовали, что предстоит серьёзное и тяжёлое дело, не слышно было песен, и даже разговоры смолкли. Ужин был короче и тише, чем всегда, а после ужина тут же сыграли отбой. Нижние чины, как положено, залегли под шинели, сунув ранцы под голову, но немногие уснули в эту тихую летнюю ночь. И хоть не было ещё никакого приказа, но солдатская молва быстро и точно донесла: МЫ. И кто-то молча лежал, с головой укрывшись шинелью и вспоминая родных, кто-то беззвучно молился или столь же беззвучно плакал. Но ещё никто никогда, ни в какие времена не считал солдатских слез.

Считали патроны.

И офицерам не хотелось быть в одиночестве в этот вечер: сидели у огня, что горел в лощине. Над костром висел солдатский котелок, в котором что-то деловито помешивал капитан Фок. Рядом молча расположились капитаны Брянов и Остапов, поручики Григоришвили, Ящинский и прапорщик Лукьянов.

– Пунш перед боем заповедан нам дедами, – сказал Фок. – Исполним же, что заповедано.

– Молиться надо, а не пунши распивать, – вздохнув, строго заметил Остапов.

– Зачем молиться? Зачем о грустном думать? – улыбнулся Григоришвили. – Надо о жизни думать, а не о смерти.

– Думать вредно, – усмехнулся Фок. – Все неприятности родом из дум. Вы согласны с этим, Ящинский? Или у вас, как всегда, есть собственная теория?

– Я давно оставил все теории дома, капитан. Вам угодно знать адрес?

– Кажется, генерал вернулся! – Лукьянов вскочил. – Я сбегаю, господа? Вдруг узнаю что-нибудь.

– Сбегайте, прапорщик. – Остапов дождался, пока юноша уйдёт, и выругался. – Всем хорошо слыхать? Вот на этом языке и разговаривайте при мальчишке, философы, мать вашу. Нашли время и место для своих теорий.

– Что это вы рассердились, Остапов? – миролюбиво спросил Григоришвили.

– Говорунов не люблю. Развелось их, как мух на помойке, и жужжат, и жужжат! А мы – офицеры, господа. Наше дело…

– Наше дело – топать смело, – усмехнулся Фок. – Это ведь тоже теория, Остапов. Но поскольку вы, кроме устава, в жизни своей не раскрыли ни одной книжки, я извиняю ваше невежество. Вы счастливейший из смертных, капитан, вы сразу попадёте в рай, минуя чистилище, ибо вас уже зачислили в охрану райских кущ на том свете.

– Да будет вам, право, – с неудовольствием заметил Брянов. – Пить так пить, а нет – так разойдёмся.

– Зачем у вина спорить? – сказал Григоришвили. – У вина радоваться надо.

– Ну, начнём радоваться, – Фок разлил пунш по кружкам. – Я не люблю тостов, но сейчас позволю себе эту пошлость. Мы только что царапались друг с другом по той простой причине, что души наши неспокойны. Их ожидает тяжкое испытание, а быть может, и расставание с бренным телом. И я хотел бы, чтобы души наши остались при нас, ну, а если случится неприятность, чтоб упорхнули они в вечность легко и весело. За нас, господа офицеры.

– Вот уж не думал, что вы мистик, – сказал Ящинский. – Циник – да, но сочетание цинизма с мистикой довольно забавно.

– Ошибаетесь, Ящинский, – Фок холодно улыбнулся. – Во мне нет ни грана того, что вы подразумеваете под мистицизмом. А, поднимая кружку за наши души, я имел в виду именно их вечность с точки зрения здравого цинизма. Что такое бессмертие, господа? Точнее, что религия называет бессмертием? Это не что иное, как благодарная память потомков. Рай не на небе – рай в памяти людской, и если кому-либо из нас суждено погибнуть, так пусть душа его предстанет не пред Богом, а пред потомками.

– Вы кощунствуете, Фок, – строго сказал Остапов. – Это не просто грешно, это…

– Это очередной приступ гипертрофированного себялюбия, – начал Брянов…

– Господа! – из темноты выбежал взволнованный прапорщик. – Господа, Озеров гвардейцев привёл! Значит, все правда, господа, значит, у нас – главное дело, значит, мы – счастливчики!..

– Похоже, что счастливчики, – хмуро заметил Остапов.

– Да, Брянов, вами какой-то гвардейский артиллерист интересовался. Сажённого росту.

– Тюрберт прибыл, – улыбнулся Брянов и отдал кружку Лукьянову. – Извините, господа, мне позарез необходимо с ним повидаться. Долг волонтёрской дружбы!

– Холодный пунш перед боем – дурная примета волонтёра, – неодобрительно заметил Фок.

– Я не верю в приметы, капитан, – сказал Брянов.

И быстро зашагал в темноту.

8