Скобелев, или Есть только миг…

– Полковник Скобелев представлен к ордену Святаго Георгия, Ваше Величество.

– Мы запомним сего Георгиевского кавалера, граф. А пока подождём его следующего подвига.

Это была единственная награда Скобелева: за труднейший поход Киндерлиндского отряда он ничего не получил – кроме звания полковника. То ли отчаянный поиск колонны Маркозова заслонил собою иные его дела, то ли кто-то просто-напросто вычеркнул Михаила Дмитриевича из всех реляций, ловко переведя внимание на больного полковника Ломакина, то ли ещё по какой-то причине. За путешествие через пустынные солончаковые степи в носилках Николай Павлович был пожалован генеральским чином, золотым оружием и орденом Святого Владимира третьей степени с мечами. Российские награды вообще сыплются как бы сами по себе, завися порою от дворцовых сплетён, ничтожных слов и ещё более ничтожных умолчаний куда больше, нежели от действительных примеров служения Отечеству своему.

Впрочем, Скобелеву некогда было обижаться. Вскоре последовало восстание в Коканде, бороться с которым досталось ему уже как самостоятельному командиру соседствующих русских отрядов. Не связанный более непосредственным руководством людей посредственных, Михаил Дмитриевич столь стремительно и энергично громил многократно превосходящие его силы противника, что на иное у него просто не оставалось времени. Не заметить его редкостного полководческого таланта было уже невозможно, тем более что Государь и впрямь запомнил его по подвигу в Каракумах. За быстрым разгромом кокандцев последовало производство в генерал-майоры с зачислением в свиту Его Императорского Величества, золотое оружие за храбрость, ордена Георгия третьей степени и Владимира с мечами. За производством последовали и назначения, и молодой генерал Скобелев оказался вскоре административным и военным руководителем Ферганы.

Трудно было себе представить более удачную карьеру, особенно если учесть, что она только начиналась. Тридцатилетнему генерал-губернатору люто завидовали в обеих столицах.

– Этот ваш Скобелев способен воевать только с халатниками. Он вмиг испачкает свой пресловутый белый мундир в любой европейской войне.

Михаила Дмитриевича глубоко обижало это высокомерное столичное пренебрежение. Он понимал, что оно во многом питалось его неуёмной страстью к риску вполне рассчитанному, оправданному глубоким пониманием психологии противника, но ни академические военные светила, ни тем паче аристократические салоны как Москвы, так и Санкт-Петербурга просто не могли себе представить всего многоцветия его далеко не ординарного человеческого и военного таланта. Он выламывался из всех привычных схем, а потому и обречён был на остракизм высшего общества, давно уже выработавшего неукоснительные правила отношений с любой самобытной личностью.

В основе лежала обыкновенная обывательская зависть, – затмевающая не только его воинские победы, но и весьма существенные достижения на ниве административной деятельности. Подведомственные ему территории жили мирно и достойно, но никто не желал видеть ничего достойного в самом молодом генерал-губернаторе.

И начались интриги, против которых по-детски доверчивый Михаил Дмитриевич оказался совершенно бессилен. Все кем-то очень умело раскручивалось, накапливалось, росло, и в конце концов Скобелев не выдержал и… бежал.

В Санкт-Петербург. За правдой к самому Государю-Императору Александру II.

Часть вторая

Глава первая

1

Тёплым апрельским вечером по всему местечку Кубея, расположенному у самой румынской границы, весело трещали десятки костров. На центральной площади возле каменной церкви играл полковой оркестр, вокруг костра толпились казаки и молодые офицеры; те, кто постарше, сидели у огня на сёдлах в тесном кругу бородатых донцов. Со всех сторон доносились песни, озорные посвисты, дружный хохот десятков казачьих глоток, громкое ржание встревоженных, предчувствующих поход лошадей.

– Сегодня всенепременно приказ на выступление должен быть, – говорил увешанный медалями старый вахмистр. – Помяните моё слово, ребята, должен!

Смеялись казаки:

– Печёнка чует, Евсеич?

– Не сглазь, отец. Каркаешь третий час.

– У него глаз добрый: глянет – как выстрелит!

– Правду говорю, – убеждённо сказал вахмистр. – Ну, с кем об заклад?

– Со мной, борода, – улыбнулся безусый хорунжий. – Что же поставишь?

– Шашку поставлю. Хорошая шашка, кавказская. А ты что взамен, ваше благородие?

– Лошадь могу. У меня заводная есть.

– Тю, лошадь! На твоей лошади только и знай, что девок катать.

– Ну, винчестер хочешь?

– Смотрите, Студеникин, проиграете, – предупредил немолодой сотник. – Евсеич и вправду печёнкой поход чувствует, тридцать лет в строю.

– Не беспокойтесь о моем имуществе, Немчинов, – задорно сказал хорунжий. – Пойдёт ли винчестер, Евсеич?

– Коль не ломаный, так чего ж ему не пойти?

– Нет, новый.

– Тогда по рукам. При свидетелях.

– Согласен. Только скажи, откуда о походе знаешь?