Скобарь

В расположение наших частей партизаны являлись часто. Командиры и краснофлотцы обычно с глубоким и теплым чувством оглядывали идущих по асфальтированному шоссе людей, увешанных немецкими автоматами, с немецкими яйцеобразными гранатами у пояса, одетых в самые разнообразные пестрые одежды. Все они были неописуемо бородаты, похожи на каких-то лесных гномов: черные, заросшие до глаз. Копоть костров лежала в морщинах лба и щек, глаза казались красными от дыма.

Их водили в баню. Люди, месяцами сидевшие в лесных землянках, долгие недели видевшие человеческое жилье только по ночам, в зареве пожаров, в ярком пламени зажигательных бомб, с детским восторгом кидались к душам, к горячей и холодной воде. Они с наслаждением топали босыми ногами по шероховатому цементу полов. Рыча от блаженства, они парились, брызгали струями воды друг в друга, ухая, залезали в чистое теплое белье, починенное заботливыми руками. С трепетом выслушивали они сообщение, что завтра в кино им будет показан «Богдан Хмельницкий», и, не веря себе, вытягивались на пружинных койках. Зато наутро на камбузе краснофлотцы тщетно искали глазами давешних изнуренных бородачей: за столом сидела шумная компания гладко выбритых юнцов, буйно веселых, ясноглазых, крепких.

Все мы с любопытством и радостью следили за такими веселыми превращениями. Но, может быть, всего внимательнее, с особенной жадностью, неотрывно вглядывался в приходящих партизан Иван Журавлев. Они больше всего интересовали его именно тогда, когда от них пахло лесной сыростью, прелым листом, горьким дымом, землей и мхом. Он обязательно задерживался около них, вступал с ними в долгие разговоры, о чем-то расспрашивал. А когда после короткого отдыха тот же отряд, подкрепившись, подтянувшись, снова грузился в машины или в тракторные прицепы, увозя с собой тюки листовок для немецкого тыла, ящики со взрывчаткой, мины, оружие, продовольствие, Журавлев подолгу стоял где-нибудь в стороне над мокрым от дождя шоссе и слушал, как доносится, постепенно слабея, веселая песня и как затихает фырканье мотора.

Да, но все это были партизаны ближние. Они являлись к нам из недалеких сравнительно мест, из оккупированных районов, лежавших непосредственно за линией фронта. А теперь к капитан-лейтенанту Савичу должен был прибыть командир большого отряда, целого соединения партизан, которые действовали за много десятков, даже за сотни километров от нас, там, у берегов Псковского озера.

О деятельности этого отряда многократно упоминалось в сводках Совинформбюро. Про него рассказывали чудеса. Говорили, что немцы оценили голову командира отряда, товарища Ж., в десять тысяч рублей и вывесили это объявление за подписью предателя-бургомистра Силантьева. На следующее утро у здания, где жил комендант города, под самым этим объявлением часовой обнаружил труп Силантьева с приколотым к нему конвертом.

В конверте лежали двадцать тысяч немецких оккупационных марок и вежливое письмо в адрес коменданта: партизаны сообщали в нем, что товарищ Ж. не хотел бы вводить полковника в напрасные расходы и считал, наоборот, долгом вежливости снабдить его некоторой суммой на текущие расходы. Уверяли, будто однажды, когда машина, на которой ехал адъютант коменданта, застряла в грязи, из леса вышел какой-то старик русский, без всякого труда еловой дубиной вывернул автомобиль из ухаба, сел к шоферу, чтобы, по требованию эсэсовца, указывать дорогу, а через несколько минут этот старик выбросил из машины зарезанного водителя, обезоружил офицера и оказался самим неуловимым Ж.

Рассказывали разное. В отряде капитан-лейтенанта Савича все нетерпеливо ждали гостя. Особенно волновался Иван Журавлев. Савич понимал его: партизанский отряд товарища Ж. действовал в лесах между Гдовом, озером Самро и Псковом. Это были места, близкие к родине скобаря.

Товарищ Ж. прибыл в штаб Савича поздно вечером, а на следующее утро капитан-лейтенант, увидев Журавлева на улице, сказал ему:

— А, Азраил Егорович! Вот что, дорогой друг, хочешь на своего земляка взглянуть? Зайди ко мне часа через полтора. Познакомлю.

— На какого это земляка, товарищ командир? — не понял Журавлев.

— Да вот на товарища Ж. Ты же слышал… Большой, брат, человек! Ученый человек. Лет немного, а уж профессор по одной очень хитрой науке. Теперь стал боевым командиром. И фамилия такая же, как у тебя, Журавлев. Видно, все журавли — птицы боевые, а?

— Товарищ капитан-лейтенант, — с волнением спросил Иван Журавлев, — а ницаво он вам такого не говорил? Не слуцилось ли ему в Пяцорщине-то нашей быть? Може, Стеньку мою видел?

— Не было разговора об этом, Журавлев. Ну да приходи, сам обо всем расспросишь; он человек хороший, простой, что знает, обо всем расскажет!

Около двенадцати часов дня Иван Журавлев во всей форме, в бушлате и ушанке, явился в кабинет командира.

Савич и гость разбирали у стола какие-то немецкие документы.

— Да, да, входи, Иван Егорович! Одну, брат, минутку обожди, мы сейчас. На-ка новый маузер немецкий, посмотри, какой затвор любопытный. Мы сейчас…