Скифы пируют на закате

Земля, Петербург и другие места, 30 июля 2005 года

На сей раз Рваный заявился с огромным портфелем, и это удивило его: Рваный был не из тех людей, что ходят с портфелями. Впрочем, он мог таскать в нем принадлежности своего ремесла – дрель и фомку для взлома замков, а то и автомат плюс пару пакетов взрывчатки. Но все оказалось гораздо неприятней.

– Тебе, – коротко буркнул Рваный и выложил на стол десять красных коробочек с золотым листком, окруженным блестками звезд. – А это остальным. – Он снова полез в портфель и принялся извлекать из его недр изящные флаконы с духами, мыло, закатанное в станиоль, баллончики с дезодорантом и шампунем и еще какие-то цилиндрики размером с палец, яркие и блестящие, как елочные игрушки. Маркировка на всех этих изделиях была различной: где – цветок ириса или розы, где – тонкий женский профиль, где – гора Фудзияма на фоне синих небес; последнее, вероятно, намекало на японское происхождение товаров. Но звездочки присутствовали всюду. Иногда они располагались колечком или вытянутым овалом, иногда – треугольником либо острым клином, словно косяк отлетающих к югу журавлей, иногда – затейливой спиралью с вытянутыми в стороны концами, походившими на щупальца осьминога.

«Дар небес, – подумал он, с невольным страхом взирая на пеструю груду. – Троянский конь, приношение данайцев…»

Рваный продолжал выкладывать на стол содержимое портфеля. Его щека, пересеченная давним шрамом, приподнимавшим верхнюю губу, чуть заметно подергивалась, словно бы гость затаил насмешливую ухмылку, но глаза смотрели пронзительно и строго. Пестрая груда на столе росла.

– Зачем мне это? – спросил он, метнув опасливый взгляд на Рваного. – Духи, дезодоранты… Я ведь не женщина…

– Не баба, – уточнил гость, кивая. – Ну, тут каждому свое: мужикам – сигаретки, девкам – конфетки. Словом, передашь кому надо.

– Кому?

– Придет к тебе Ксюша… видная такая, рыжая… – Руки Рваного взметнулись, обрисовав контур женской фигуры. – Сегодня придет или завтра, смотря по тому, сколь у нее душистой водички осталось. И другие придут, не залежатся, будь спок. – Гость наконец ухмыльнулся, и шрам, украшавший левую щеку, дрогнул, словно длинный розовый червь. – Как все раздашь, позвони. Притащу еще.

– Ты… ты хочешь, чтобы я распространял это? – Он покосился на мыло, духи и разноцветные баллончики.

– Я ничего не хочу. – Серые маленькие зрачки Рваного уставились на него, как два буравчика. – Хозяин велел! А дальше сам смотри, кореш.

«Чего уж тут смотреть, тоскливо подумал он, не спуская глаз с ярко-красных пачек с золотым листком. – Чего уж смотреть… Коготок увяз – всей птичке пропасть!»

Всю последнюю неделю ему казалось, что за ним следят. Если это и соответствовало действительности, то слежка была вполне профессиональной, и ничего явного, открытого он обнаружить не смог. Но «голд», проклятое и обожаемое зелье, обострял инстинкты; иногда он чувствовал внимательный взгляд, скользнувший по его лицу, слышал торопливую дробь шагов за спиной, ощущал горячее дыхание на затылке.

Синельников? Обеспокоился и теперь присматривает, пытается вызнать, что к чему? Но слежка – занятие непростое; тут требуется не один человек, а откуда у Петра Ильича такие возможности? Однако он ничего не знал о прошлом Синельникова, слышал лишь, что тот уволился из армии года три или четыре назад. Но в каких войсках довелось служить его компаньону и какие с тех пор сохранились связи, оставалось для него тайной за семью печатями. Ясно было одно: Синельников – мужик прыткий и крутой, его так просто наизнанку не вывернешь! Что и доказывал недавний эпизод с тремя атарактами.

«Статья! И какого дьявола Петр Ильич ее накорябал? – мелькнула мысль. – С нее, проклятой, все и началось!»

Оторвав взгляд от пачек с «голдом», он посмотрел в холодные глаза Рваного и медленно произнес:

– Хозяин желает, чтобы я занялся передачей наркотика, так? Не очень-то благоразумная мысль! Я на виду и…

– Не хочешь – как хочешь, – прервал его Рваный и потянулся к ярким красным коробочкам с золотым листком. – Какого хрена я стану тебя заставлять? Щас все сгребу обратно, руки в ноги, и пошел.

– Погоди! – Он вздрогнул, представив, что может лишиться зелья. – Погоди!

– Что – погоди? – Рваный ощерился, ровно пес над костью. – Чего годить-то? Или передумал, интилихент падлатый?

– Я… я согласен… – Слова выдавливались с трудом, будто закаменевшая зубная паста из тюбика. – Согласен… Но это же опасно! Хозяин… хозяин должен понимать…

– Опа-асно? – протянул Рваный. – Жить тоже опасно, кореш.

– Но если выследят…

– Кто?

Он ссутулился, отводя взгляд, и гость снова повторил, требовательно и жестко:

– Кто? Кто за тобой сечет? Говори, падла!

– Синельников… Я думаю, Синельников… Тот журналист…

Ему казалось, что в воздухе расплылся тошнотворный смрад предательства, перебивший сладковатый запашок, которым тянуло от сваленных на столе флаконов и коробок. «Что я делаю! Что делаю!» – стучало в висках.