Скифия против Запада

Здесь необходимо сделать некое отступление, которое позволит лучше понять духовную историю древнейшего славянства, разобраться в истоках его религиозно-мифологического восприятия. Разбираемое выше «Сказание о Славене и Русе», касающееся начала праславянской истории, сообщает довольно интересную и в то же время жутковатую информацию, касающуюся праславянских князей: «Болший сын оного князя Словена Волхов бесоугодный и чародей лют в людех тогда бысть, и бесовскими ухищренми и мечты творя и преобразуяся во образ лютаго зверя коркодела, и залегаше в той реце Волхове водный путь и непокланяющихся ему овых пожираше, овых изверзая потопляше; сего же ради люди, тогда невегласи, сущим богом окаяннаго того нарицаху и Грома его, или Перуна, нарекоша». Потомок легендарного Славена предстает здесь как князь-маг, выступающий как оборотень и каннибал, потребляющий человеческую плоть. Очевидно, речь шла и о потреблении крови, то есть о вампиризме. А сам вампиризм тесно связан с оборотничеством – согласно русским поверьям, вампир-упырь, является умершим и потом ожившим оборотнем, которому вложили в рот золотую монету. В древнерусском «Слове об идолах» (12 век) утверждается, что наши предки на первых порах «клали требы упырям и берегыням». Затем они «начали трапезу ставити Роду и рожаницам». А уж впоследствии начали поклоняться «проклятому Перуну и Хорсу и Мокши и Вилам». Кому-то может показаться, что здесь имеет место сугубо пропагандистское желание христианского автора очернить язычество, связав его с демонопоклонничеством. Однако автор «Слова» отмечает некую эволюцию – отказ славян от культа вампиров, переход к поклонению божествам. Вот если бы «Слово» настаивало на том, что славяне и в момент христианизации продолжают почитать упырей, тогда действительно все можно было бы списать на пропаганду. Но в данном случае автор описывает разные этапы развития языческих культов.

Что же стоит за этой весьма загадочной и довольно тревожной информацией? Ведь, в самом деле, не поклонялись же наши предки, пусть и в очень древние времена, киношным чудищам с клыками и кожистыми крыльями? Нет, тут имеет место очень сложная и запутанная духовная проблема. Скорее всего, речь шла о культе этакого безмерного героизма, в котором растворяется человеческое начало. Вообще, любой героизм есть некое ограничение собственного «Я», поэтому, кстати, воинское дело в традиционном обществе рассматривается как своего рода аскеза, а сама аскеза представляется своеобразным воинством. Человек как бы жертвует своим ветхим «Я», обновляет его, преобразует в новое – высшее. При этом воин выражает готовность отдать свою жизнь и достигает высшего накала ярости, необычного всплеска чувственности. В этом водопаде ярости его «Я» истончается и становится готовым к трансформации. И тут очень важно хранить контроль разума над чувством. Точнее даже сказать – сохранять контроль духа, сверхинтеллектуального начала, над душой – началом эмоциональным и внеразумным. Это – очень трудная задача, которая облегчается принадлежностью к некоей сильной религиозно-мистической традиции. Имея какой-либо надежный духовный щит, воин может сохранять и преобразовывать свое «Я». Но если такого щита нет, то «Я» не столько изменяется, сколько исчезает, а человек приближается к дочеловеческому, звериному уровню. Это наглядно демонстрирует история XX века с его ужасающими и разрушительными войнами.