Скиф

Артаз снял посеребренную кирбасию[61], обнажил жилистую шею, задрал кверху бороденку и наставил круглое ухо:

– Фароат, сынок, слышишь воду?

Действительно, какой-то шум, напоминающий журчание воды, легкий ветерок доносил и сюда. Отчетливо же слышался треск соек и глухие удары топора. Кто-то орудовал им в лесу, оставаясь для нас невидимым.

– Слышу, – ответил я.

Старые кожаные штаны и куртку тесть давно заменил на узорчатые анаксериды[62] и распашную рубаху с богатой вышивкой. В одном из тюков на крупе его вороного был спрятан чешуйчатый доспех сарматского катафракта. Он уже демонстративно надевал его в лагере Гнура. Наверное, чтобы я своим молчанием поощрил его алчность. И тогда я промолчал. А вот золота на себе Артаз не носил – не по Сеньке шапка! Не был он знатным сколотом и не был вождем. Носил Артаз на шее массивную серебряную гривну и тяжелые браслеты на запястьях.

– Раскрой шире свои уши, Фароат, и слушай, как волк слушает голос степи, – угрюмо сказал Артаз.

– Что слышишь ты такого, чего я не слышу?!

Это огрызнулся мальчик, получивший волю действовать: в тот момент я задумался о деньгах, потраченных тестем на наряд и броню, а также вспомнил, что в походе нашим воинам грозил голод. Почувствовал себя виноватым – ведь сам отдал бразды правления Артазу…

– Войско в лесу стоит, – ответил он и дружески похлопал меня по плечу.

Кирбасию он надевать не стал, за доспехом не полез и вообще оставался невозмутимым. Я же к его словам отнесся с недоверием. И очень удивился, когда минуту спустя на опушку вышли солдаты в эллинских гребенчатых шлемах и медных панцирях. Их доспехи сверкали на солнце, стреляли бликами так, что у меня заслезились глаза. Я не мог сосчитать врагов, но уже был на грани нервного срыва: ведь наши кони от ночного марша невероятно устали! Врагов?… Да! Я сразу подумал именно так: сколот мог носить эллинские доспехи, но десяток номадов, одетых как эллинские гоплиты – такое невозможно в принципе! Конечно, я не знал, как далеко от нас стоит Феодосия, но знал, что войско Сатира держит городок в осаде, поэтому не верил, что воины на опушке могли оказаться феодоситами. Только врагами могли быть те воины!

Тем временем, пока я предавался панике, Артаз надел на голову свою кирбасию, зажал в зубах свистульку и просвистел команду «стрелять». Сколоты зашевелились: доставали из горитов луки и медленно двигались к неприятелю. Пехотинцы замерли в нерешительности. Наверное, тоже удивились, увидев нас. Едва запели первые стрелы, гоплиты не стали геройствовать и скрылись в бору.

Артаз просвистел «за мной, вперед» и поскакал к опушке. Мой Рыжик, как свойственно всякому коню – бежать с табуном, забыв об усталости, с места в карьер поскакал за вороным тестя.

Мы проскочили пересохшее русло реки, по которому еще струился ручеек. И я мимоходом отметил, что сейчас безымянную речку можно просто перешагнуть, а во времена паводка ее ширина, судя по очертанию каменистых берегов освобожденных от почвы потоками воды, была около десяти метров. У опушки сосняка наши кони замедлились. Низкорослые, но с раскидистыми кронами сосны давали много тени, от чего подлеска в бору почти не было. Зато метрах в пятидесяти от опушки выстроились, спрятавшись за большими овальными щитами, вражеские солдаты. Они стояли, ощетинившись длинными копьями, но было их не много, может, три десятка или пять: время тогда летело быстро, и сосчитать их мне снова было трудно. Я достал из горита лук и стал стрелять по ним. Стреляли и другие сколоты, пронзая гоплитов стрелами, но, вопреки моим ожиданиям, ни один из греков не упал, а их щиты, утыканные десятками стрел, по-прежнему стояли перед нами стеной. Вдруг из-за наших спин выскочили будины, которые не пошли сразу в бой. Их вел Хорс, и Артаз выругался, когда всадники князька закрыли собой такую приметную, как строй греков, цель. Зря он ругался! У каждого номада в руке был приготовлен аркан. Будины кружили вокруг гоплитов и бросали свои веревки. Иногда у них получалось заарканить кого-нибудь и, выдернув воина из строя, ускакать, утаскивая добычу подальше, туда, где спешившиеся сколоты вязали пленника. Не прошло и десяти минут, как строй гоплитов распался, и они бросили свое оружие на землю. Сколоты вытряхнули эллинов из их блестящих панцирей, отобрали шлемы, украшенные пестрыми гребнями, и связали. Я наблюдал за этим актом доминирования или, как бы сказали в будущем – экспроприацией экспроприаторов, сидя у теплого ствола сосны. Сразу же, как греки сдались, Авасий увел Рыжика на водопой, а я решил перевести дух. Недолго отдыхал. Командир гоплитов возжелал говорить со мной. Конечно, он ничего обо мне не знал, но как-то дал понять моим воинам, что желает говорить с их предводителем. Кто-то из паралатов, чье имя я не запомнил, а может, никогда и не знал, подошел ко мне и сказал:

– Пазака, главный грек хочет говорить с тобой…