Схватка не на жизнь

— Тогда… Тогда мы должны отпраздновать нашу встречу! Если бы вы только знали, поручик, как я соскучился по истинно славянским лицам и родной русской речи! Если бы вы могли себе представить, как осточертели мне всякие мистеры и сэры! Это же воронье, которое слетелось на многострадальную Россию, желая поживиться за ее счет! Еще немного, и господа союзники растащат истерзанную матушку-Русь по кускам! Они ненасытны, им всего мало! Еще немного, и господа из-за океана залезут в наши собственные карманы!

«Пьян как извозчик, а мыслит довольно трезво. Все мы думаем так же, но не решаемся высказать это вслух, — с уважением к ротмистру подумал Грум-Гримайло. — Лебезим перед господами из Антанты, а в душе ненавидим их. Вынуждены расточать улыбки, а сами считаем их лабазниками. Хорошо, что ротмистра никто не слышит. Иначе бы ему пришлось распрощаться с тепленьким местечком возле военной миссии союзников».

Поручик поправил на груди знак первопоходника — обнаженный меч в лавровом венке — и посоветовал Синицыну:

— Вам необходимо соснуть. Как сказала бы ваша матушка, бай-бай. В таком виде, как сейчас, не стоит появляться на людях. Номер в вашем распоряжении. Я вернусь поздно.

И, переступив смятые деньги, Грум-Гримайло вышел в коридор, плотно затворив за собой дверь.

Вспомнив об оставленной на столе полевой сумке, где находились различные бумаги и среди них акты о расстрелах большевистского актива и сделанные на совещании у полковника Секринского записи, поручик собрался вернуться, но тут же раздумал и запер номер на два оборота ключа.

13

С неизменным своим спутником при поездках — сундучком — Никифоров, точно слепой, шел по городу. Его блуждающий взгляд не видел человека в разорванной до пояса рубахе, не первый день висевшего на перекладине трамвайного столба возле магазина «Колониальные товары. Яблоков и К°». На груди повешенного была дощечка с четкой надписью: «большевик». Не обращал он внимания и на дам с грубо подведенными глазами и в нелепых в жаркую погоду меховых горжетках: дамы слонялись по улице от угла до угла и игриво подмигивали офицерам, приглашая следовать за собой на Клинскую улицу в дома свиданий. Не замечал Никифоров, и как у здания театра «Парнас», где мостовую усеял дымящийся конский навоз, солдаты в коротких английских шинелях чем-то бойко торговали, при этом один из них истово крестился, а второй воровато оглядывался по сторонам.

Он шел по дороге к станции и решал важный для себя вопрос: ехать ли в Реввоенсовет и по пути сдать шифровку в какое-нибудь отделение контрразведки, а при возвращении в Царицын соврать товарищу Шалагину, что задание успешно выполнено, или же, не откладывая дела, свернуть в переулок, проходными дворами дойти до контрразведки, доложить штабс-капитану о полученном от подпольщиков задании и отдать кисет, который, казалось, жег сквозь карман?

Ехать в Камышин было боязно: чем меньше людей будут знать об истинной роли Никифорова, тем спокойнее. Оставаться в городе и немедленно пойти к господину Эрлиху нельзя: штабс-капитан строго-настрого запретил являться в контрразведку без приглашения-вызова.

Но больше всего пугала мысль о слежке, которую подпольщики могли вести за недавним сотрудником трансчека, дабы удостовериться в благополучном его отъезде и точном выполнении приказа. Если у врангелевцев слежка работает как надо, то чем подпольщики хуже? Тоже, наверное, следят не спуская глаз, и стоит подойти к зданию контрразведки, ступить на первую ступеньку лестницы, как…

По телу вновь пробежал озноб, и Никифоров придержал шаг. Он представил себе, как в его тело пониже лопатки впивается пуля (а то и не одна), как падает он, бездыханный, к ногам стоящих на посту солдат, как в последний раз стукнет и остановится в груди сердце, и заторопился к станции.

Вскоре он почти бежал, боясь оглянуться.

Новый курьер не стал, как советовал Шалагин, менять свой маршрут и устраиваться в паровозную бригаду, обслуживающую идущий в Камышин состав. Он избрал наименее хлопотный вариант. Отыскал на путях закопченный, стоящий под парами паровоз, который прицепляли к воинскому эшелону, и попросил знакомого машиниста подбросить его до ближайшего разъезда.

— Хочу продуктами у сродственников в хуторе поживиться, — объяснил Никифоров и вскоре катил в паровозной будке, подставив лицо резкому ветру, спасаясь от жара топки.

«Ежели следили господа-товарищи и до станции проводили, то видели, как я на паровоз взобрался и от Царицына отъехал, — успокоился провокатор. — Так и доложат кому надо. И выйдет, что я приказ Шалагина в точности исполнил…»

Он проверил, на месте ли кисет, и окончательно обрел присутствие духа. Даже стал насвистывать, что при ветре, который бил в лицо, было довольно сложно.

Когда за семафором показалось приземистое здание разъезда, Никифоров поблагодарил паровозную бригаду за услугу, дождался, чтобы состав чуть сбавил ход, и спрыгнул на щебенку насыпи.