Схожу-ка я замуж!

— Горемычный… — прошептала сердобольная и самая опытная в ритуальных делах Агриппина Ивановна и, опрокинув рюмку, запела на высоких нотах песню из поминального репертуара.

— Вот-вот! — оживился Эрнест Опанасович и судорожно всхлипнул. Потом вновь по рассеянности сунул в портфель несколько бутылок водки, а на стол поставил батарею пустых чекушек. Хотели было женщины, которые были уже навеселе, посмеяться над ним, да не посмели, учитывая трагичность момента.

Потом, после восьмого блюда, окончательно захмелевшая компания запела нестройными голосами что-то совсем из другого репертуара, но Эрнест Опанасович даже не обиделся, а решил уважить общество шикарным десертом из ананасов, жаренных на французском коньяке, и опять же по рассеянности, захватив портфель, пошел искать официанта.

Где-то он разминулся с ним, потому что официант вскоре подошел сам и потребовал оплатить счет.

Официант объяснялся очень долго, так как компания ничего не могла понять, и только вмешательство милиционера заставило всех с неохотой оторваться от драгоценного стола.

Счет был так велик, что на погашение его не хватило выручки от продажи яблок и пришлось потом взыскивать деньги через сельсовет…

И хотя следы печального человека с портфелем затерялись навсегда меж ресторанных столиков, поминки эти запомнятся всем надолго…

ГДЕ ТЕРЯЮТСЯ ЧАРЛЬСТОНЫ?

Когда оркестр взорвался чарльстоном, Ганс проворно вскочил из-за столика, подбежал к озорно улыбающейся Гретхен и галантно упал на одно колено. Напор его юношеского обаяния был так велик, что, невзирая на строгий взгляд супруга, Гретхен вспорхнула со стула, как весенняя бабочка с цветка, и в следующую секунду они уже неслись по залу, выделывая ногами немыслимые па, но сохраняя при этом подчеркнуто невозмутимую осанку, и если бы какой-нибудь шутник поставил им на плечи по кружке с пивом, то ни один кусочек ватной пены не упал бы на костюмы, кстати, так ладно подчеркивавшие их фигуры.

Словом, это был чарльстон по всем тем строгим правилам, которым, помните, учила строгая бабушка свою легкомысленную внучку, заведя по ее просьбе «свой старый граммофон».

Мнение было единодушным: Ганс и Гретхен — король и королева чарльстона, и это было нетрудно предвидеть ну хотя бы потому, что новоявленная «королевская чета» была удивительно молода — Гансу едва перевалило за семьдесят шесть, а Гретхен за семьдесят.

Но когда оркестр заиграл славное, старых еще времен танго «Брызги шампанского», из-за столика поднялась Матильда и первая, поскольку танго объявили «голубым», подошла к Курту, супруга которого, учитывая ситуацию, ничуть не возражала или по крайней мере делала вид, что не возражает, и зал стал свидетелем нового прекрасного танца.

Здесь уже чувствовался некоторый опыт танцоров: как-никак Матильде было восемьдесят семь, а Курту девяносто два.

Тра-та-та! Прямой, как струна, Курт, вытянув руку, кружит даму, четко, по-тореадорьи, чеканя шаг. «Тра-та-та-та-та-та!» — обворожительно улыбается Матильда, подчиняясь мягким, но настойчивым приказам ведущего.

Вы улыбаетесь… А вот вы даже смеетесь! Думаете, шутка? Думаете, я вас разыгрываю? А вот и нет. Все это было наяву совсем недавно в крупнейшем берлинском рабочем Доме культуры «Пратер», где по инициативе симпатичнейшего Доната Вах-телЯ, который более похож на студента, чем на директора, праздновался очередной «Семейный вечер», и участниками его были только бабушки и дедушки, которым предлагалось в качестве входного билета сбросить груз прожитых лет и превратиться в веселых и чуточку легкомысленных молодых людей, и билеты эти были нарасхват.

А Центральное телевидение ГДР с удовольствием вело прямую передачу, включив «Семейный вечер» в свою еженедельную популярную программу «Берлин-оригиналь», и надо было видеть, как задорно светились глаза операторов, когда они, пританцовывая, катали по залу свои камеры.

Наверное, самым скучным человеком на этом вечере был один из почетных гостей, автор этого рассказа, который по просьбе ведущего — известного берлинского юмориста Йохана Петерсдорфа — мрачно готовился ответить на несколько глобальных вопросов, касающихся юмора как такового. Обдумывая их, он невольно, с тихой грустью, противопоказанной программе, вспоминал своих бабушек и дедушек, коротающих время с вязаньем перед телевизорами или скучающих на скамейках возле подъездов. Вспоминались также деловые дети и внуки, видящие в стариках только зорких нянь, сторожей и кухарок.

И автор подумал: где, на каких километрах жизненной дороги теряются эти огненные чарльстоны и танго и куда уходит та самая замечательная молодость, которая никуда не должна исчезать, ибо, оказывается, никто не умеет так задорно веселиться, как жизнерадостные молодые люди, которым всего лишь за семьдесят!

Более подробно о серии