Схождение на да

люблю это блюдо.

В обычный день его не готовят –

исключительно по тризнам.

Люблю всё исключительное.

Состав

Удивляюсь, расписав

тела нашего состав:

сера, натрий, молибден,

алюминий, углерод,

калий, фосфор, цинк, селен,

магний, олово, азот,

фтор, железо, йод, лантан,

торий, золото, рубидий,

медь, бериллий, хлор, уран…

Где живое, извините?

***

вот и смертью убило цветкова

он отныне в бат-яме не гость

и мне совестно честное слово

то что я не подал ему трость

это было в иркутске на фесте

он напротив сидел как король

с мутнооким кенжеевым вместе

и читал про тумана юдоль

из усталой руки выпал жезл

я не сдвинулся с места был горд

даром что его отзывом грезил

к тому времени уж третий год

жив ещё в моей памяти лирик

а забросит в святые края

на надгробие лирика финик

положу в извинение я

***

Бог курит, пепел на Хилок

роняя равнодушно.

Я — не начало, не итог,

как Он. Да и не нужно…

Я просто здесь, в такой дыре,

стою, любуюсь пеплом,

что Бог роняет на заре –

весенней, жидкой, блеклой.

Ошую — магазин «Садко»,

путь в центр — одесную.

До невозможности легко.

Я есмь. Я существую.

***

Вот перекати-город

(пакет) по шву распорот,

летит, летит, шурша.

Ничейная душа.

Он более не форма

под шмотки, виды корма,

он — содержанье, суть.

И мы когда-нибудь…

***

С. Ф.

Живи у озера, мой друг,

живи вне времени –

чтоб тишина, покой вокруг…

Все этим бредим мы.

Мы — выходцы из деревень,

глуши, провинции –

забыли, что такое день

в покое в принципе.

Мой разговор с небожителем

«А жизнь была?» — «Была, была».

«А смерть?» — «Она ещё наступит».

«А что сейчас?» — «Сейчас дела».

«Дела?» — «Воды толченье в ступе».

Посмертие потом ещё.

Я от бессмертия отплюнусь.

Лишь детство, детство горячо,

тепла разнузданная юность.

А молодость прохладой веет –

всяк чувствует, что он стареет.

С утра до вечера набор

кириллицы на ноутбуке.

И наложить давно бы руки

от экзистенциальной скуки…

Но кто же за меня курсор

водить продолжит по экрану

и тыкать буквы, если вдруг

самоубийцею я стану?

Да разве только ноутбук –

родителей, друзей, Татьяну

оставить в мире не могу.

«Потерпишь, Александр?» — «Угу».

На главный для землян вопрос,

мой собеседник, дай ответ:

«Когда иссякнет этот свет,

тот загорится или нет?»

Молчит, нечёток и белёс.

Блок сформулировал покруче,

пусть ради красного словца:

«Над нами — сумрак неминучий

Иль ясность Божьего лица?»

Молчит.

Гимн вечной мерзлоте

Вечная мерзлота –

нет её непокорней.

Вечная мерзлота

не пропускает корни.

Вечная мерзлота –

гнётся, скрипя, лопата.

Вечная мерзлота

мамонтами богата.

Ясно, что перегной

даже и не сравнится

с вечною мерзлотой.

Слышь, агроном-тупица,

нечего ждать плода

от неродящей тверди.

Вечная мерзлота –

это синоним смерти.

Окоченелых туш

тыщи. Покой их долог.

Землю хоть сколько рушь –

бивня найдёшь осколок

максимум. Навсегда

мамонтов поглотила

вечная мерзлота,

злая земная сила.

Кстати, пещерных львов

и носорогов тоже.

Сказано много слов,

надо бы подытожить.

Тленные господа,

дамы, ловите фразу:

вечная мерзлота –

смерть и бессмертье сразу.

***

Запах яблок еле-еле уловимый — уловил.

Разлагающихся яблок. Их довольно много тут.

Энтелехия — весною семена в них прорастут,

будет дивным удобреньем эта яблочная гниль.

Жаль, другое дело — тело человека. Обонял

трупный запах. Воскрешенья вонь, бесспорно, не сулит.

Как остерегал умерший замечательный пиит:

«А придёт пора — вдруг станешь смрад и гной». Я стану. Я!

***

Ржавеют во дворе изогнутый турник

и сломанные брусья.

Быть может, не вернусь я

туда, где жить привык.

А девочка несёт лохматого щенка

породы шпиц навстречу.

Я тело искалечил,

душа цела пока.

Единственное, чем действительно горжусь, –

умением, ощерясь,

идти страданье через,

как баламут Иисус.

Неоновых огней мерцание — ТЦ,

панельные дома,

сибирская зима,

догадка о конце.

***

Под снегом трупик снегиря,

его припорошило.

И жил он, в общем-то, не зря,

но всё-таки паршиво.

Недоедал, недопивал

пунцово-серенький овал

с миниатюрным клювом.

И снег сковал, и лёд сковал

в конце концов…

К чему вам

о птичьей горькой знать судьбе?

К тому, что смерть не дремлет.

И вам — скажу прямей — тебе

ещё удобрить землю

самим собой когда-нибудь.

Memento mori. Жуть не жуть,

а надо бы смириться.

Прощай, клубника-птица!

Арейское

Даурские жемчужницы хрустят, как лёд, под сланцами.

Зловонных ржавых водорослей бессмысленная вязь.

Решительно настроены сегодня искупаться мы.

И что, что солнце спряталось и буря поднялась.

Заходим в воду, брызгаясь… Коричневую, мутную.

Нас четверо: две девушки (читинки), я и брат.

Одну зовут Мариною, коль ничего не путаю,

другую — Соней. Встретились примерно час назад.

Глядим, грязедобытчики на самодельном катере

пришвартовались к берегу. Волнуется Арей.

Когда ныряешь — чувствуешь себя в утробе матери.

Выныриваешь — заново рождаешься, ей-ей.

Не надо моря чистого, не надо пляжа белого,

не надо представительниц шаблонной красоты.

Лукавлю я? Нисколечко. Достаточно и этого:

жемчужниц, ржавых водорослей, толстушек из Читы.

***

На берегу костёр.

Мы проверяем сети.

Кто космос распростёр,

заставил звёзды эти

сверкать — нисколько нам

не интересно. Рыбы,

должно быть, килограмм

поймали, и спасибо.

Я окуня беру,

боль чувствую — игольчат.