Скелет в шкафу

Неподалеку от них белокурый юноша, чем-то напоминающий Ивэна, пошатнулся в притворном отчаянии, схватился за сердце и разразился прочувствованной речью, обращаясь к своим друзьям за соседним столиком. Прошла минута, другая, а Монк так и не решил, кто же все-таки перед ним: начинающий актер или будущий адвокат, защищающий воображаемого клиента. С ехидством он вспомнил Рэтбоуна, представив его зеленым юнцом в подобном трактире.

— Я не вижу здесь военных, — заметил он, взглянув на Септимуса.

Терек улыбнулся в кружку.

— Кто-то уже рассказал вам мою историю?

— Мистер Киприан, — ответил Монк. — Причем с большим сочувствием.

— Похоже на него. — Септимус скорчил гримасу. — Теперь спросите о том же самом Майлза, и вы услышите совсем другую историю — куда короче, грязнее и без малейшей симпатии к женщинам. А уж если спросить душеньку Фенеллу… — Он сделал большой глоток из кружки. — Она бы наплела вам столько драматических подробностей, что вы бы даже и не поняли: трагедия это или гротеск. Словом, от подлинных чувств и от подлинной боли она бы и следа не оставила. История бы вышла — хоть разыгрывай ее при свете рампы.

— И тем не менее, я смотрю, вам нравится ходить в этот трактир, где собираются актеры всех мастей, — заметил Монк.

Септимус оглядел столы и задержался на мужчине лет тридцати пяти, тощем и странно одетом, с живым лицом, которое выражало скуку и безнадежность.

— Да, мне здесь нравится, — мягко сказал мистер Терек. — Я люблю этих людей. У них хватает воображения подняться над нашей унылой действительностью, забыть поражения, нанесенные им жизнью, ради того, чтобы одержать победу в мире грез. — Черты его лица смягчились, кажется, даже морщины слегка разгладились. — Они способны изобразить любое чувство и сами поверить в свою искренность на час или два. Это требует храбрости, мистер Монк, это требует редкой внутренней силы. Такие люди, как Бэзил, а из них состоит весь мир, находят их нелепыми, но меня они трогают.

За дальним столом грянул взрыв хохота, отвлекший на минуту Септимуса. Затем он снова повернулся к Монку.

— Если мы вопреки самым жестким нападкам повседневности сумеем отринуть ее и поверить в то, во что хотим верить, мы становимся — пусть хотя бы на время — хозяевами собственной судьбы, творим свой собственный мир. Так лучше это делать с помощью искусства, чем с помощью вина или трубки с опиумом.

Кто-то вскочил на стул и начал речь, сопровождаемую одобрительным свистом и аплодисментами.

— Кроме того, мне нравится их юмор, — продолжал Септимус. — Они умеют смеяться и над собой, и над другими. Они вообще любят смеяться и не видят в этом ни греха, ни угрозы своему достоинству. Они любят спорить. Если кто-то сомневается в их правоте, для них в этом нет никакого смертельного оскорбления; напротив, они любят, когда им перечат. — Септимус грустно улыбнулся. — Если в споре им подкидывают новую идею, они возятся с ней самозабвенно, как дети с игрушками. Возможно, что все это — суета и тщеславие, мистер Монк. Действительно, они иногда напоминают мне павлинов, распускающих друг перед другом хвосты. — Он рассеянно взглянул на Монка. — Они заносчивы, самовлюбленны, задиристы, а часто невыносимо банальны.

Монк ощутил секундное, но жгучее чувство вины. Как будто стрела чиркнула по щеке и ушла мимо.

— Забавные они люди, — мягко сказал Септимус. — Но они не осуждают меня; случая еще не было, чтобы кто-нибудь из них начал мне втолковывать, что я веду себя не так, как того требует общество. Нет, мистер Монк, мне здесь хорошо. Я здесь отдыхаю душой.

— Вы все прекрасно объяснили, сэр. — Монк улыбнулся, нисколько при этом не притворяясь. — Я вас отлично понимаю. Расскажите мне теперь что-нибудь о мистере Келларде.

Умиротворенное выражение тут же исчезло с лица Септимуса.

— Зачем? Вы думаете, он имеет какое-то отношение к смерти Тави?

— А вы полагаете, это возможно?

Терек пожал плечами и поставил кружку.

— Я не знаю. Мне не нравится этот человек. Мое мнение о нем вряд ли поможет вам прояснить картину.

— А почему вы не любите его, мистер Терек?

Но древний воинский кодекс чести чрезвычайно строг. Септимус ответил сухой улыбкой.

— Чисто инстинктивно, инспектор, — пожал он плечами, и Монк прекрасно понял, что это ложь. — У нас совершенно разные взгляды и интересы. Он — банкир, я — бывший солдат, а ныне — приспособленец, коротающий время в компании молодых людей, которые разыгрывают и рассказывают истории о преступлениях и страстях человеческих. Меня это забавляет, и я время от времени пью в их обществе. Я погубил свою жизнь из-за любви к женщине. — Септимус повертел кружку, нежно ее оглаживая. — Майлз меня презирает. Сам я думаю, что поступок мой был нелеп, но, право, не достоин презрения. Во всяком случае, я был способен на сильное чувство. А это уже кое-что оправдывает.