Скелет в шкафу

А на следующее утро Юрай увидел, как споро шла на электричку Вера Ивановна. Он взял палочку и пошел «погулять». Во дворе Кравцовой действительно лежала «куча добра». Старые половики, сломанные стулья, доски, которые сначала были забором, потом оконным щитом, а теперь, треснутые, ломаные, они должны были хорошо и пламенно сгореть. А внутри кучи лежали фотографии, письма, открытки, старые журналы «Крестьянка» и «Здоровье», мотки спутанной шерсти. Юрай палкой поворошил сердцевину внутрисемейного аутодафе. Скользкие фотографии охотно шли на сближение. Во-первых, выползла молодая Зина Кравцова. Вся такая туго затянутая изнутри. Всем своим видом она как бы говорила: «Вид – ничего не значит. Главное у меня – там…» И ни боже мой не там, где грубый и пошлый человек мог бы подумать, тут бы он и навернулся со своими думами. Там– значит, в тайности души и сердца Зины, которую надо было постигать с напряженным трудом. Интересно, нашелся ли такой человек? Судя по существованию золовки – нашелся. Он выскочил из кучи – генитальный мужик, водрузивший тяжелые лапы на плечи хлипких рядом с ним женщин – сестры и жены. У Веры Ивановны лицо оказалось стабильным, его не лепила, не совершенствовала (или там уродовала) жизнь. Здесь, на старой фотографии, она была почти такой же, какой сегодня утром споренько-скоренько рванула на раннюю электричку. А вот родственница ее сильно изменилась со времени той молодой своей фотографии. Она чуть раздобрела, расслабилась телом, тяжесть руки мужа была ей приятна, она гнулась под ней даже как бы истомно, видимо, любя эту его тяжесть в любых ее видах. «Где же ты теперь, мужик? – думал Юрай. – Жив? Умер? Какая корова слизала тебя языком?» Сбоку на фотографии была и девочка лет четырех. И как-то думалось сразу – чужая. Просто стояла рядом, а кто-то возьми и щелкни.

А теперь, Юрай, сообрази: как ты, никогда не встречая этого тяжелого дядьку, мог увидеть его во сне? Ты же не мистик, черт тебя дери, даже если в тебе от тоски и зудится какой-то там роман. Значит, когда-то он мелькнул перед тобой и отпечатался намертво. Юрай вспомнил собачью могилу и хруст ельника. Именно такой мужик мог устроить такой хруст. Но ведь лица он не видел? Видел смятую старую пачку, а потом и ее не увидел, и слышал хруст. Он не сумасшедший, хотя кто это знает доподлинно, но вот из всех этих наблюдений сложился человек.

На других фотографиях Кравцова была снята в разные периоды своей жизни. Юрай знал, что искал: фотографию, виденную в том своем сне. Мужчина, женщина и ребенок. Может, даже эта девочка. Но ничего не попадалось. Больше ничего…

Но все равно было у Юрая настроение удачи и странного волнения. Во-первых, не такая уж это загадка, наши сны. Для мистического романа, считай, клад. Именно поэтому две фотографии из будущего кострища Юрай взял себе. На память. При случае расскажет Леону. «Ты знаешь, в больнице я их видел во сне…» – «Вся, друг мой, информация навечно хранится в божественной или, скажем, космической памяти, – ответит Леон. – В сущности – тот же компьютер…»

Юрай возвращался, улыбаясь, а навстречу ему топал Красицкий.

– Что вы там потеряли?! – кричал он.

– Гуляю без смысла, – ответил Юрай. – Приехала родственница Кравцовой. Хочет навеки поселиться, если дом теплый.

– Теплый, – ответил Красицкий. – Он был хороший печник, ее покойный муж. Вообще все умел руками. Абсолютно все. Поехал к сестре и там умер. А здоровый был… Особенно со стороны яиц. Как у мустанга хозяйство было. Жаль Россию, что она отмирает сильной половиной. А баб – как грязи.

«Невероятно! – думал Юрай. – Это говорит человек, потерявший сразу жену и дочь. Просто чудовище этот Красицкий. Монстр!»

Монстр же улыбнулся как ни в чем не бывало и предложил сыграть в шахматы. Юраю не хотелось, ему хотелось думать над возникающей из небытия чужой жизнью, над тайностью ее и страстью. Ведь только копни в любой семье, открой створку шкафа, и скелет, по всем правилам английских тайн, свалится тебе на голову. Но будет он своим, посконным, исконным, русским. Ну разве не прелесть эти домашние истории, если их чуть-чуть ковырнуть палкой?

– И давно он умер? – спросил Юрай.

– Кто? – не понял Красицкий.

– Ну, этот… Муж Кравцовой…

– Понятия не имею… Давно… Еще до того, как его супружница меня подожгла. Я тогда подумал, что будь он живой, он бы мне все и починил… А пришлось брать людей со студии. Так все и хлюпает в доме, потому что мои работяги мастера делать на один день. На два уже не умеют. Мастера фанерного искусства. Я тогда пожалел, что Федька умер. Пожалел от души.

– Детей у них не было? – спросил Юрай.

– Не было. Они мою Светку с детства привечали. Случалось, она у них и жила.

– Ничего не понимаю! – удивлялся Юрай. – Если жили так по-родственному, зачем ей было вас поджигать?

– А разве подлость человеческой натуры поймешь? Взяла и подожгла за все хорошее.

– Но ведь это все-таки не факт?..

– Не факт, потому что не разбирался никто. Светка тогда такой скандал подняла, чтоб я не вызывал милицию.

– Значит, тоже не верила.