Сказки здравомыслящего насмешника

— Победа, победа! — вскричали разом все сорок тысяч ученых. — Это наш досточтимый собрат Вздорике, великий искатель совершенства, обладатель вечного знания, ксеноман[161] интеллектуальных краев, принесший нам издалека науку и истину!..

АНТИСТРОФА

Избранный вами, господа, для исполнения благородной миссии, я не колеблясь бросился в новую крипту, представшую моему взору; однако лишь только я прыгнул, закрывавшая этот круглый колодец крышка поступила, как всякая вещь, которая плохо лежит, и захлопнулась над моей головой, я же продолжал падать в эту бездонную пропасть со скоростью, какой обязаны все мы силе всемирного тяготения. Поначалу происшествие это внушило мне, не стану скрывать, серьезные опасения, тем более что не успел я оставить позади таким манером пять сотен лье, как обнаружил, что двигаюсь прямиком в центр нашего земного шара — центр, который я всегда желал исследовать, но которого не надеялся достичь без ущерба для собственного здоровья. Философия не могла помешать мне падать вниз, но помогала не падать духом; любовь к наукам утешала меня и укрепляла, взвеселяла мой ум и обращала подлые страхи в сладостные размышления. Постепенно я привыкал прилежно созерцать различные слои земной коры, которые четко вырисовывались перед моими глазами, хотя скорость полета, к великому сожалению, не позволила мне запастись образцами и представить их вашему вниманию. Передо мною проходили все возрасты земного шара и перевороты земной природы — зрелище величественное и чарующее для философа с легким дыханием, но не для меня, заработавшего астму при восхождении на Чимборасо[162]. Наконец, после четырнадцати с половиной часов полета, не больше и не меньше, я прибыл в самую середину нашей водно-земной планеты, мучимый серьезными тревогами, ибо я затрудняюсь изъяснить вам, господа, как давят на человека дополнительные четыре или пять тысяч лье атмосферы, хотя по сравнению с размерами Вселенной это и сущий пустяк; а ведь вдобавок внутри Земли стоит вулканическая жара, которую огненные философы[163] описывали безо всяких преувеличений. Точных цифр я вам, впрочем, не назову по причине внезапности поставленного опыта и дурного состояния имевшегося при мне Фаренгейтова термометра.

Ноги мои коснулись твердой почвы; это стоило мне легкого вывиха. Однако я довольно быстро поднялся и перевел дух, в чем нуждался уже очень давно. Моя витая восковая свеча, из тех, с какими обычно спускаются в подвал, все еще горела в стеклянном колпаке благодаря разреженной подземной атмосфере. Я осветил место, где оказался. Как я мог догадаться по некоторым признакам, то был склеп. В центре этого центра Земли находилось надгробие, увенчанное подсвечником, не увенчанным ничем, во всяком случае так казалось на первый взгляд. Впрочем, как следует порывшись в пепле, который накопился в розетке у основания фитиля, догоревшего тридцать или даже сорок веков назад, я обнаружил там маленького человечка, такого бледного и согбенного, такого сморщенного и съежившегося, такого жалкого и тщедушного, что мне тотчас захотелось пустить в ход нагарные щипцы. Однако едва слышный писк уверил меня, что в этом зародыше еще теплится жизнь; я схватил его, отогрел своим дыханием, растер каплей водки, остававшейся в моей походной фляге, и возвратил на то место, откуда взял, в более бодром виде, чем мог ожидать. Поскольку он держался гораздо увереннее и подбоченился со всем достоинством, какое позволяет рост в два с половиной дюйма[164], я успокоился на его счет и принялся размышлять о том, как мне воротиться назад, к своему экипажу и ученым собратьям. Задача была не из легких.

— Постой, Вздорике, — обратился ко мне карлик, — не покидай меня прежде, чем ты вполне возвратишь мне жизнь, которой я дожидался от тебя в течение бесчисленных столетий![165]

Услыхав, что оно разговаривает, я пал ниц от восхищения. Вы, господа, поступили бы точно так же. Нечасто ведь случается, чтобы мысль изреченная, и притом изреченная в таких складных словах, исходила из подсвечника, тем более подсвечника без свечи!

— Постой, — продолжал он весьма настоятельным тоном, — если ты отыщешь где-нибудь поблизости маленький кувшин из песчаника, в который я когда-то налил эликсир жизни, устрой мне, умоляю, обильную ванну; но заклинаю тебя, смотри, чтобы жидкость не поднялась ни на одну каплю выше ободка моего подсвечника, в противном случае мы оба утонем в реке знаний, которая захлестнет с головой не только нас двоих, но также всю твою академию вкупе с прочим человечеством.