Сказки роботов

— Донос! Об этом ты говоришь, ваша милость! — прошипел Амассид, так яростно двигая блестящими жабрами, что задрожали все поплавки его орденов. Ну, пожалуйста, пожалуйста! С разрешения вашей милости, и я имею желание написать королю о том, как ты, неведомо с каких пор трясучкой заболев, уже восемнадцать жемчужных матриц испортил и пришлось нам их отбросить, ибо после формулы о любви ко всему небольшому ты совсем не оставил места для запрета любить то, что не является подводным! Хотел ты нас уверить, благородный Филонавт, что это был недосмотр, однако недосмотра, повторившегося восемнадцать раз, хватит, чтобы тебя заперли в дом предателей либо в дом сумасшедших, и только выбором между этими двумя домами ограничится твоя свобода!

Хотел защищаться Филонавт, насквозь провиденный, но Миногар опередил его, сказав:

— Иной подумал бы, благородный Амассид, что ты среди нас — как медуза безукоризненно прозрачная. А ведь и ты непонятным образом в абзац, посвященный в матрице всему, что должно внушать отвращение королевичу, одиннадцать раз включал то треххвостость, то хребет, крытый эмалью синей, то глаза вытаращенные, то двойной панцирь брюшной и три красные искры, словно и не ведал о том, что все эти приметы могут касаться присутствующего тут Диоптрика, сородича королевского, и, действуя так, вложил бы ты в душу королевича ненависть к сему мужу…

— А зачем Диоптрик на кончик матрицы все время вписывал презрение к существам, имя которых кончается на "ид"? — спросил Амассид. — И, раз уж зашла о том речь, почему ты сам, милостивый Миногар, невесть зачем в предметы, которые королевич ненавидеть должен, упорно включал престол пятиугольный со спинкой плавникообразной, украшенной алмазами? Ужель ты не ведал, что именно так, точь-в-точь, выглядит трон?

Воцарилась тревожная тишина, прерываемая лишь слабым поплескиванием. Долго мучились советники, раздираемые противоречивыми побуждениями, пока не возникли меж них группировки. Филонавт и Миногар сошлись на том, чтобы сыноматрица предвидела и симпатию ко всему маленькому, и стремление уступать дорогу маленьким существам. Филонавт при этом думал о микроцитах, Миногар же — о себе, так как был он самым маленьким из присутствующих. Диоптрик также неожиданно согласился с этой формулировкой, ибо Амассид был выше ростом, чем все они. Тот бурно протестовал, но вдруг прекратил сопротивление, ибо пришло ему в голову, что он ведь может уменьшиться, а также подкупить придворного обувальничего, чтобы тот подбил танталовые пластинки под обувь Диоптрика, вследствие чего ненавистный станет выше ростом и возбудит неприязнь королевича.

Вслед за тем они уже быстро заполнили сыноматрицу, и после выброса аннулированных матриц через клапан пришел черед великого торжества придворного сыноприятия.

Как только матрица с проектом королевича пошла в выпечку и почетный караул выстроился перед детской печью, из которой вскоре должен был выйти будущий властелин аргонавтиков, Амассид начал осуществлять свои коварные замыслы. Придворный обувальничий, которого он подкупил, привертывал одну танталовую пластинку за другой к обуви Диоптрика. Королевич уж доходил под присмотром младших металлургов, а Диоптрии, как-то увидав себя в большом дворцовом зеркале, с ужасом удостоверился, что он стал выше своего врага, а ведь у королевича была запрограммирована симпатия лишь к малым существам и предметам!

Вернувшись домой, старательно исследовал себя Диоптрии, простукал серебряным молоточком, открыл привернутые к подошвам пластинки и сразу понял, чья это затея. "О негодяй!! — подумал он об Амассиде. — Но что же теперь делать?"

По недолгом размышлении решил он уменьшиться. Вызвал слугу верного и приказал ему доставить в хоромы умелого слесаря. Но слуга, не вполне уразумев поручение, выплыл на улицу и доставил одного бедного ремесленника, по имени Фротон, который целыми днями бродил по городу, крича: "Головы паять! Животы проволокой скрепляю, хвосты паяю, плавники полирую!" Была у того Фротона злая жена, которая всегда ждала его возвращения с ломом в руках, и когда муж приближался, всю улицу заполнял ее злобный визг; отнимала жена все, что он заработал, да еще проминала ему спину и плечи безжалостными ударами.

Фротон, дрожа, предстал пред великим программистом, и тот сказал ему:

— Слушай-ка, можешь ли ты меня уменьшить? Кажусь я себе, заметь, слишком большим… а впрочем, все равно! Должен ты меня уменьшить, но так, чтобы не нанести ущерба моей красоте! Если хорошо сделаешь это, я щедро тебя награжу, но ты должен обо всем этом немедленно забыть. Чтоб воды в рот набрал как следует, а то велю тебя заклепать!

Фротон изумился, но не показал этого, — каких только причуд не бывает у знатных людей! Присмотрелся он внимательно к Диоптрику, заглянул ему внутрь, прощупал, простукал и сказал:

— Ваша светлость, я мог бы вывернуть у вас среднюю часть хвоста…

— Нет, не хочу! — живо возразил Диоптрик. Жаль мне хвоста! Слишком он красив!

— Так, может, открутить ноги? — спросил Фротон. — Ведь они же совсем лишние.