Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь

В другом письме приводилось восклицание четырехлетнего Бори:

— Нелина мама уехала и заключила мой стульчик! (То есть опять-таки замкнула на ключ, — очевидно, в чулане.)

И, конечно, я не мог не вспомнить, что прежде в слове «заключить» корень ключ ощущался гораздо сильнее, чем нынче. У Барсова, например, в его книге «Причитания Северного края», в фольклорной легенде «Происхождение горя народного», говорится о каких-то ключах, что они приладились «к тюрьмам заключенным» (то есть именно к запертым на ключ).[43]

Ребенок не мог бы самостоятельно воссоздать это старорусское слово в его первоначальном значении (которое нынче уже совершенно забыто), если бы родной народ, снабдивший его материалами для построения слов, не вооружил его — одновременно с этим — нужными методами для их построения.

Вспомнилось также у Николая Успенского: «Мужики заключались в эвтой риге».[44]

Когда на одной из предыдущих страниц я приводил детское слово «ещёкать» (от наречия «ещё»), мне и в голову не приходило, что это же новообразование может параллельно возникнуть среди взрослых в народной среде.

В.О.Перцов сообщил мне такой эпизод, слышанный им от П.П.Бажова. Был когда-то на уральском заводе один инженер, любивший при всякой оказии произносить утомительно длинные речи. Каждую речь он неизменно заканчивал традиционным призывом, где часто повторялось словечко «еще» («Будем работать еще продуктивнее, еще энергичнее» и т. д.). Это «еще» произносилось им особенно громко. Слушатели подметили однообразный покрой его обильных речей, и один из них, когда в речи оратора появилось «еще», облегченно вздохнул и шепотом утешил Бажова:

— Ну, теперь скоро конец! Уже начал ещёкать (по местному произношению — «ишшокать»).

Не показательно ли, что неологизм малыша ленинградца совпадает до полного тождества с тем словом, которое создал экспромтом на далеком Урале взрослый «простой человек»?

Если бы речь и мышление двухлетних, трехлетних, пятилетних детей не были проникнуты общенародными нормами языка, мы никогда не могли бы наблюдать отмеченную выше особенность детского словотворчества, которая заключается в том, что разные, очень разные дети, отдаленные друг от друга большими пространствами, из поколения в поколение самостоятельно придумывают одни и те же слова — будь это в Крыму, или в Новгороде, или где-нибудь у китайской границы.

Так, например, слово «кусарик» я услышал впервые от трехлетней девочки в 1904 году, потом через двадцать лет я прочитал в «Дневнике» А.Д.Павловой, что ее Адик тоже «изобрел» это слово. И вот через полвека, минувшей осенью, костромская жительница Наталья Борщевская сообщает мне в письме о своем внучатном племяннике Вове (двух с половиной лет), что он тоже называет сухарик «кусариком».

Таких фактов великое множество, и, конечно, они никогда не имели бы места, если бы дети в своем словотворчестве не опирались на одни и те же законы развития языка, надолго установленные русским народом.

Выше я привел одно слово, изобретенное трехлетним ребенком:

— Мама сердится, но быстро удобряется.

Это слово вызывает у взрослых улыбку, ибо связывается в их уме с удобрением полей. Между тем ребенок самостоятельно произвел его от слова «добрая» (в смысле «сердечная») и знать не знает ни о каком удобрении (где «добрый» означает «унавоженный», «тучный»).

Замечательно, что в старорусском языке, лет триста назад, «удобряться» и значило сменять гнев на милость, размягчаться душой. Протопоп Аввакум так и писал в своей книге: «бабы у добрились». Та же форма сохранилась в народной пословице: «Удобрилась мачеха на пасынка».

Здесь одно из наиболее наглядных свидетельств, что при создании всякого нового слова ребенок почти всегда применяет те же самые методы, какие применяет народ.

И разве не знаменательно, что слово «всколькером», которое у меня на глазах создал четырехлетний ребенок под Брянском, оказалось давно существующим в речевом обиходе народа! Ю.Трапезников сообщил мне, что в Вологодской области, в деревне Горке (Ковжевского сельсовета), принято, например, говорить:

— Всколькером, бабы, завтра по ягоды пойдем?

Это ли не доказательство близости детского языка и народного!

Или возьмем хотя бы слово «льзя», которое снова и снова создается детьми, услышавшими от взрослых «нельзя».

Ведь оно и сейчас существует в народе, о чем недавно напомнил мне в письме П.В.Зимин. «Я живу, — пишет он, — в г. Вельске, Архангельской (ранее Вологодской) области и как любитель занимаюсь изучением здешнего диалекта. Так вот я слышал здесь такие выражения:

— А льзя ли, батюшка, здесь пройти-то?

— Силуян Ликарионович, льзя ли так делать-то?»

Полное совпадение детского языкового мышления с общенародным.

Или, например, слово «ворк» вместо нашего взрослого слова «ворчание». Алёна, внучка художника В.М.Конашевича, однажды заявила ему:

— Я бабушке не спускаю: она ворчит, а я строптивлюсь. Один ворк, один строптив.

Ворк не может быть чужд языку, в котором, как указывал Пушкин, «хлоп употребляется в просторечии вместо хлопанье», «шип вместо шипение»:

Он шип пустил по-змеиному.