Читаем Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь полностью

Впрочем, та же тавтология и в русском сегодняшнем дне: сегодняшний происходит от слов сего дня. Получается: день сего дня.

Или возьмем французское слово orangerie. Оно происходит от слова orange — апельсин. Но французы давно уже забыли об этом и стали называть orangerie всякую стеклянную теплицу, хотя бы в ней были одни огурцы. А за ними и мы говорим: оранжерея, даже если в этой «апельсиннице» нет ни одного апельсина!

Такими же «нелепостями» засоряют свой язык англичане.

У них есть, например, выражение: she enjoys poor health. На русский язык оно переводится так: «у нее слабое здоровье», но буквальный его смысл такой: «она получает удовольствие от своего нездоровья».

И так у них говорят все, даже классики, и с этим ничего не поделаешь.

Кстати: те же англичане на каждом шагу говорят: «вы страшно добры» (it is awfully kind of you), «это ужасно приятно» (it is terribly nice).

Несмотря на протесты всевозможных рационализаторов речи, форма эта утвердилась в языке. Она есть и у французов, и у немцев, и здесь тоже ничего не поделаешь.

Знаменитый испанский лингвист академик X. Касарес в своем «Введении в современную лексикографию» (русский перевод, М., 1958) пытается найти психологические объяснения тому, что в испанском языке слово formidable (ужасный, страшный) стало выражать высшую степень восхищения. В русской фамильярной речи эта форма живет уже больше столетия.

Белинский в письме к Тургеневу:

«Некрасов написал недавно страшно хорошее стихотворение» (1847).

И Чехов в «Драме на охоте»:

«Она мне поправилась страшно».

И М. Ф. Андреева в своих воспоминаниях о Маяковском:

«Страшно радовался, что находил много брусники».

И Федин в беседе со спецкором:

«А ведь страшно хочется все увидеть своими глазами».

Пусть поймут, что язык — не математика и что в каждом, решительно в каждом живом языке укоренилось немало «нелепиц», которые давно узаконены временем.

Когда Тимофей Захарчук[235] протестует против словесной конструкции «человек высокого роста» и требует, чтобы мы заменили ее словами «высокий человек», он хлопочет об экономии речи. «Зачем говорить три слова, если здесь совершенно достаточно двух?»

Казалось бы, в этом случае логика на его стороне.

Ибо кто же не знает, что многословие великий порок, что сила и красота нашей речи в ее лаконизме? Кто не сочувствует знаменитому требованию:

Чтобы словам было тесно,Мыслям — просторно.

И казалось бы, можно только приветствовать тех рационализаторов речи, которые предлагают внести экономию в наше языковое хозяйство. Намерения у них добрые: выбросить из нашей речи такие слова, которые загромождают ее, и тем самым избавить нас от лишних расходов. Но их экономия — грошовая, и не ею добиваемся мы лаконизма. Краткость, меткость, выразительность речи достигаются иными путями. В самом деле, какими бы безрассудными ни казались иному рационализатору привычные сочетания слов: до поры до времени, сколько бы он ни доказывал, что до времени и значит до поры, что незачем произносить одним духом оба эти слова подряд, — живая речь, не считаясь с педантами, сохраняет это сочетание в полной силе.

Почему бы тем представителям здравого смысла, которые в интересах языковой экономии требуют, чтобы вместо люди высокого роста мы говорили высокие люди, почему бы им не истребить заодно и такое синонимическое сочетание слов, как если бы да кабы? Ведь если бы и значит кабы. Зачем же говорить два одинаковых слова, когда можно сказать одно? И если они взялись навести в этом деле разумный порядок, пусть искоренят из нашей речи и другие разорительные формулы: стыд и срам, целиком и полностью, ни свет ни заря, житье-бытье, вокруг да около, так как кому же не ясно, что стыд это то же, что срам, а полностью и значит целиком?

И неужели Пушкин, гений лаконического слова, нарушил предписываемый ими режим экономии, когда создавал свои незабвенные строки:

Что пирует царь великийВ Питербурге-городке? —

хотя ему было отлично известно, что бург и означает городок.

И обвинять ли Некрасова в словесных излишествах лишь на том основании, что у него часто встречается вот такой оборот:

Слушал имеющий уши,Думушку думал свою……………………………..Быстро лечу я по рельсам чугунным,Думаю думу свою.
Перейти на страницу:

Все книги серии К.И. Чуковский. Сочинения в двух томах

Похожие книги

1937. Трагедия Красной Армии
1937. Трагедия Красной Армии

После «разоблачения культа личности» одной из главных причин катастрофы 1941 года принято считать массовые репрессии против командного состава РККА, «обескровившие Красную Армию накануне войны». Однако в последние годы этот тезис все чаще подвергается сомнению – по мнению историков-сталинистов, «очищение» от врагов народа и заговорщиков пошло стране только на пользу: без этой жестокой, но необходимой меры у Красной Армии якобы не было шансов одолеть прежде непобедимый Вермахт.Есть ли в этих суждениях хотя бы доля истины? Что именно произошло с РККА в 1937–1938 гг.? Что спровоцировало вакханалию арестов и расстрелов? Подтверждается ли гипотеза о «военном заговоре»? Каковы были подлинные масштабы репрессий? И главное – насколько велик ущерб, нанесенный ими боеспособности Красной Армии накануне войны?В данной книге есть ответы на все эти вопросы. Этот фундаментальный труд ввел в научный оборот огромный массив рассекреченных документов из военных и чекистских архивов и впервые дал всесторонний исчерпывающий анализ сталинской «чистки» РККА. Это – первая в мире энциклопедия, посвященная трагедии Красной Армии в 1937–1938 гг. Особой заслугой автора стала публикация «Мартиролога», содержащего сведения о более чем 2000 репрессированных командирах – от маршала до лейтенанта.

Олег Федотович Сувениров , Олег Ф. Сувениров

Документальная литература / Военная история / История / Прочая документальная литература / Образование и наука / Документальное
Хрущёвская слякоть. Советская держава в 1953–1964 годах
Хрущёвская слякоть. Советская держава в 1953–1964 годах

Когда мы слышим о каком-то государстве, память сразу рисует образ действующего либо бывшего главы. Так устроено человеческое общество: руководитель страны — гарант благосостояния нации, первейшая опора и последняя надежда. Вот почему о правителях России и верховных деятелях СССР известно так много.Никита Сергеевич Хрущёв — редкая тёмная лошадка в этом ряду. Кто он — недалёкий простак, жадный до власти выскочка или бездарный руководитель? Как получил и удерживал власть при столь чудовищных ошибках в руководстве страной? Что оставил потомкам, кроме общеизвестных многоэтажных домов и эпопеи с кукурузой?В книге приводятся малоизвестные факты об экономических экспериментах, зигзагах внешней политики, насаждаемых доктринах и ситуациях времён Хрущёва. Спорные постановления, освоение целины, передача Крыма Украине, реабилитация пособников фашизма, пресмыкательство перед Западом… Обострение старых и возникновение новых проблем напоминали буйный рост кукурузы. Что это — амбиции, нелепость или вредительство?Автор знакомит читателя с неожиданными архивными сведениями и другими исследовательскими находками. Издание отличают скрупулёзное изучение материала, вдумчивый подход и серьёзный анализ исторического контекста.Книга посвящена переломному десятилетию советской эпохи и освещает тогдашние проблемы, подковёрную борьбу во власти, принимаемые решения, а главное, историю смены идеологии партии: отказ от сталинского курса и ленинских принципов, дискредитации Сталина и его идей, травли сторонников и последователей. Рекомендуется к ознакомлению всем, кто родился в СССР, и их детям.

Евгений Юрьевич Спицын

Документальная литература
1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции
1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции

В представленной книге крушение Российской империи и ее последнего царя впервые показано не с точки зрения политиков, писателей, революционеров, дипломатов, генералов и других образованных людей, которых в стране было меньшинство, а через призму народного, обывательского восприятия. На основе многочисленных архивных документов, журналистских материалов, хроник судебных процессов, воспоминаний, писем, газетной хроники и других источников в работе приведен анализ революции как явления, выросшего из самого мировосприятия российского общества и выражавшего его истинные побудительные мотивы.Кроме того, авторы книги дают свой ответ на несколько важнейших вопросов. В частности, когда поезд российской истории перешел на революционные рельсы? Правда ли, что в период между войнами Россия богатела и процветала? Почему единение царя с народом в августе 1914 года так быстро сменилось лютой ненавистью народа к монархии? Какую роль в революции сыграла водка? Могла ли страна в 1917 году продолжать войну? Какова была истинная роль большевиков и почему к власти в итоге пришли не депутаты, фактически свергнувшие царя, не военные, не олигархи, а именно революционеры (что в действительности случается очень редко)? Существовала ли реальная альтернатива революции в сознании общества? И когда, собственно, в России началась Гражданская война?

Дмитрий Владимирович Зубов , Дмитрий Михайлович Дегтев , Дмитрий Михайлович Дёгтев

Документальная литература / История / Образование и наука