Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь

Досталось бы ему от этого Швера. И какое счастье, что Некрасов не был под опекою Швера, когда писал поэму «Мороз — Красный нос», в которой действует Мороз-воевода.

Если бы эти даровитые дети руководили литературным воспитанием взрослых, я был бы, пожалуй, спокоен. Но вся моя тревога оттого, что эти бездарные взрослые воспитывают литературные вкусы детей.

Конечно, та детская «Литературная газета», которую, как мне кажется, должен основать Детиздат, будет совершенно иной. Она должна быть такой же веселой и неказенной газетой, как, например, «Пионерская правда». Кстати, та же «Пионерская правда» недавно дала нам хороший пример, как нужно говорить о литературе с детьми. Специальный пушкинский номер, выпущенный ею недавно, вполне соответствует тому типу «Детской литературной газеты», который, по-моему, будет наиболее актуален у нас. «Пионерская правда» намерена посвятить такие же номера Лермонтову, Гоголю, Диккенсу, — и мне кажется, что именно эти номера могли бы послужить, так сказать, эмбрионами будущей «Детской литературной газеты».

Недавно мне стало особенно ясно, до какой степени детям нужны — хотя бы на первых порах — такие образцы стихов и прозы, которые могут увлечь, взволновать и обрадовать их. Я, как и многие, издавна люблю украинского поэта Тычину, и вот, узнав, что семиклассники всех наших школ в РСФСР изучают его поэзию, я пошел в одну из лучших школ Ленинграда и спросил у детей:

— Любите ли вы Павла Тычину?

— Да, мы проходили его по программе.

— Нет, вы скажите правду: нравятся ли вам его стихи? Чувствуете ли вы радость, когда читаете их? Хотелось бы вам читать их еще и еще?

— Радость? Какую радость?

Я пошел в библиотеку этой школы:

— Обращался ли к вам хоть один семиклассник, чтобы вы дали ему почитать сочинения Тычины?

— Нет, не обращался ни один.

Тычина — хороший украинский поэт, и любить его дело нетрудное. Но откуда у школьников возьмется охота разыскивать в своих библиотеках Тычину, если никто даже не сделал попытки внушить к Тычине любовь?

Конечно, у Наркомпроса были благие намерения: познакомить школьников с литературами братских народов, но к этому делу он подошел по-казенному, и оттого, в сущности, никакого знакомства не вышло. Вызубрили наизусть одно-единственное стихотворение Тычины («Чабан») и могут лишь отщелкать его на уроке, чтобы сейчас же забыть. А подлинного интереса к нему — никакого. Казалось бы, если хочешь вселить в их сердца горячие чувства к литературному творчеству братских народов, научи их восхищаться стихами Тычины, Маркиша, Паоло Яшвили. А если ты даешь им зубрить скверные переводы каких-то случайных отрывков, это будет для них только лишней нагрузкой и вряд ли внушит им большие симпатии к литературному творчеству братских народов.

Так что даже те политические задачи, которые ставит себе эта программа, могут быть выполнены только тогда, если равнодушно-формальное отношение к нашей словесности заменится в Наркомпросе живым и любовным.

Но, может быть, не давая школьнику ни наслаждений, ни радостей, литература, изучаемая по этой программе, даст ему четкое представление о той социальной динамике, которая формирует ее, о том историческом процессе классовой борьбы, которая отражается в ней.

Увы, ей не под силу и эти задачи, потому что вся она клочковата, обрывчата.

Только что школьник начнет представлять себе литературу как некий процесс, движущийся в рамках истории, вдруг в этот стройный процесс ни с того ни с сего откуда-то сбоку врываются то Мольер, то Байрон, то Бальзак, то Шекспир, — вне всякой исторической связи, в виде каких-то «беззаконных комет», причем каждый из них представлен мизерным отрывочком (а Байрон, кроме того, в таком занозистом, корявом переводе, который Байроном даже и не пахнет). Это называется изучением западно-европейской литературы!

В седьмом классе в виде таких же лоскутков и клочков дана поэзия братских народов.

В шестом — сюда пристегиваются клочки и отрывки теории словесности. Учителю так прямо и сказано: когда проходишь Пушкина — попутно говори… о варваризмах; когда проходишь Демьяна Бедного — дай детям понятие о… звукописи [186], и мудрено ли, что в головах у детей остается от всей этой окрошки такой ералаш, что хорей они называют гекзаметром, а писателя Гончарова — отцом жены Пушкина.

Клочковатость программы дошла до того, что одного и того же писателя раздирают на мелкие части и каждую из этих частей преподносят детям отдельно. Например, Демьяна Бедного проходят и в пятом классе, и в шестом, и в десятом (кусочками!). Чехова и в седьмом, и в девятом.

Такая чехарда заглавий, имен, дисциплин и эпох вряд ли помогает детворе понять литературу как исторический процесс…

1936