Сказки мироздания

— Ты что, не знаешь, что опасно так открыто ходить по чужим улицам: тебя могут просто убить?!

— Не знаю. А за что убить? Я же ничего никому не сделала, — спросила я в ответ. Он засмеялся.

— Так времена такие! Какая-то ты странная! — в парне не было зла, я как-то чувствовала его душу, знала, что он уже напуган этой жизнью, но еще не очернен злобой и кровожадностью.

Я шла дальше, а он потихоньку, прячась то тут, то там, следовал за мной. И тут я в чужом дворе увидела громадную собаку, бросившуюся на кота, который, спасаясь от смерти, попытался вскарабкаться на дерево, но не успел. Парень это увидел и залепетал со страхом, что это опасно: хозяин двора убьет меня, не задумавшись, если я войду в его двор. В моей голове была мысль, что я могу просто пройти, но все мое естество не могло стоять в стороне, и я ринулась на помощь. Открыв калитку, я, схватив собаку за шкирку и горло, тряхнула ее и отшвырнула в сторону. Она завизжала и попятилась, одурманенная от удара, в сторону. Тут скрипнула дверь дома, и я, очнувшись, побежала опрометью что было сил с этого двора. Меня никто не преследовал, а парнишка сбежал еще раньше.

Я бежала с одной мыслью: кот живой. Кот выжил. Он не страдает. Мне это тоже давало облегчение, потому что всю чужую боль я ощущала сама. Чувствовала и страх кота, и первый укус, и выдернутый клок кожи, но ощущала я это не телом, а своим внутренним естеством, будто тяжелая глыба страха и боли была невыносима мне.

Позже я уже шла, пробираясь все ближе к городу, и решила, что в одном из заброшенных домов могу заночевать, чтобы меня не было видно. Наутро я снова пошла в направлении к центру города. Ночью было тихо, будто бы затишье перед бурей. Не пели ночные птицы, дворовые собаки будто онемели, и ночная тьма была такой черной и густой, что ее можно было есть ложками.

Да, есть мне хотелось. Утром, приближаясь уже к полностью жилым районам, я увидела лавку, где на открытом мангале мужчина готовил сосиски прямо в своем дворе. У него висела какая-то вывеска, и он торговал приготовленной пищей, попутно заигрывая со своей молодой помощницей. Я видела, как люди, нашаривая в карманах маленькие кругляшки, отдавали их ему, а взамен он отдавал им сосиски, вкусные, дымящиеся, с невероятным запахом, который пробивал на слюну и бурление в животе. Я насобирала на дороге маленьких круглых камешков, которые по размеру были похожи на те штуки, что люди давали за сосиску, и подошла к этому мужчине, попросив его о еде.

Он будто сошел сума, когда увидел, что находится в моих руках.

— Еды тебе? Голодранка! Еды?! Ишь чего захотела, сует мне вместо денег камни! Я тебя научу раз и навсегда, как обманывать, если жизнь не научила!!! — кричал он, побелевший от злобы и ненависти, и схватил мою руку, намереваясь засунуть ее в горящие угли мангала.

Я не поняла, что конкретно произошло, но то, что я почувствовала в нем, было жутчайшим ощущением: это была вся та боль, которую он приносил другим людям через физические увечья и унижения. Его душа до конца еще не прогнила, но уже смердила превосходством, жаждой крови и наслаждением болью других.

Вывернувшись, я вырвала свою руку из его, а второй рукой схватила его за голову и окунула в жар углей до самого дна. Вынув его, узнать лица уже было нельзя. Его помощница уже было двинулась на меня, но ее остановил мой взгляд, будто шарахнув обухом по голове. Она, словно пьяная, осела на землю и что-то зашептала.

А обгоревшему я на ухо сказала то, что шло будто не из меня.

— Если ты сейчас не осознаешь через эту боль, сколько горя ты принес людям, то следующая твоя попытка навредить хоть мухе станет последней.

Я не знаю, кто я. Я не знаю, почему во мне столько силы. Я не знаю, как я вижу насквозь души людей. Но я то, что я есть. Я существую, создана такой. Я осознала, что чувствую всю людскую боль и страдания. Внутри меня будто невыносимая тяжесть людского горя жизни, человеческого безразличия, равнодушия, страха, гнева, жадности и зла. Как во мне это умещается, я не знаю. Как оно в меня попало, тоже не ведаю, но оно там есть. Я знаю, что снаружи выгляжу худой, щуплой лысой девчонкой. Я себя осматривала и ощупывала, пытаясь найти хоть какие-то намеки на мое происхождение. Откуда-то я понимаю, что я большая уместилась в теле сорокакилограммового подростка лет тринадцати, но мое нутро такое древнее, что знает, видит и чувствует абсолютную суть всего сущего. И не было во мне злобы, когда я калечила этого мужчину. Я просто знала, что он должен быть обезврежен, чтобы больше не нанести вред никому вокруг. И только чувствовала, что почему-то я могу это сделать. Причем я себя такой властью не наделяла и желания правосудия во мне нет и не было. Было лишь осознание, что больше никто не пострадает от его рук. И в содеянном мной не было моего эго, там было лишь действие, в котором я была участником, но не управляющим. Будто этого требовало мое естество. Это тогда, когда вы четко исполняете программу, по которой итог уже ясен. И итогом является обезвреживание вредящей силы, которую уже ничто не остановит, кроме меня.