Скажи миру – «нет!»

В том лесу белесоватые стволы
Выступали неожиданно из мглы.
Из земли за корнем корень выходил,
Словно руки обитателей могил.
Под покровом ярко-огненной листвы
Великаны жили, карлики и львы.
И в песке следы видали рыбаки
Шестипалой человеческой руки.
Никогда судьба сюда не завела
Пэра Франции иль Круглого Стола,
И разбойник не гнездился здесь в кустах,
И пещерки не выкапывал монах…
Лишь отсюда в душный вечер грозовой
Вышла женщина с кошачьей головой —
Но в короне из литого серебра.
И стонала и металась до утра,
И скончалась тихой смертью на заре,
Перед тем, как дал причастье ей кюре…

Я умолк, а Танюшка тихим, очень хорошим каким-то голосом задумчиво дочитала:

Это было, это было в те года,
От которых не осталось и следа.
Это было, это было в той стране,
О которой не загрезишь и во сне…

– Я придумал это, глядя на твои, – вновь заговорил я, касаясь пальцами Танюшкиных волос:

Косы – кольца огневеющей змеи,
На твои зеленоватые глаза,
Как персидская больная бирюза.
Может быть, тот лес – душа твоя,
Может быть, тот лес – любовь моя…
Или, может быть, когда умрем,
Мы в тот лес отправимся вдвоем…
Мы в тот лес отправимся вдвоем…

…– У тебя красивая девчонка.

Я обернулся. Колька-атаман стоял на камне чуть повыше меня. Я молча положил ладонь на камень и коротким прыжком взлетел туда же. Посмотрел вслед Танюшкиной тени, растаявшей в черноте ночи. И подтвердил:

– Красивая.

– Иринка тоже была красивой. – Колька достал из ножен меч-скьявону. – Ты и правда хорошо фехтуешь? Марио все уши об этом прожужжал.

– Я хорошо фехтую, – кивнул я, вытаскивая из ножен палаш и показывая клинок Кольке.

– Давай попробуем здесь? – Колька топнул ногой. – Не сходя с камня. Кто кого заставит отступить.

За его спиной была широкая трещина, врываясь в которую гневно шипело море. Я помедлил и, убрав палаш, положил руку на плечо казачонку – тот коротко вздрогнул и посмотрел на меня с удивленным испугом.

– Не надо, – тихо сказал я. – Не помогает это. Хоть в кровь разбейся.

– Странно, – недоуменно ответил Колька. – Плакать хочется. Все это время хочется плакать. А не получается. Так больно… так больно-о…

* * *

…– Ты посмотри, что он рисует!

Ленка и смеялась, и одновременно кипела от гнева, протягивая мне блокнот Олега Крыгина. Я, если честно, не в настроении был рассматривать художества моего тезки сейчас, но альбом взял – Ленка уж больно настырно мне его тыкала.

Я перелистнул последние страницы, заложенные Ленкиным пальцем, – и невольно рассмеялся. Олег редко рисовал карикатуры, предпочитая серьезный и даже романтический взгляд на жизнь. Но уж если брался – они ему тоже удавались. А это были «карикатуры наоборот». Олег изобразил «старичков» нашего племени в совершенно не подходящих им по характеру ситуациях.

Вадим – в кожаной куртке, пиджачной тройке с галстуком, сияющих туфлях, с надменным значительным лицом опирался на передок новенькой «девятки».

Ирка в бикини выплясывала канкан на столе, уставленном закусками и бутылками, вскинув длинную ногу в туфельке с острой шпилькой каблука.

Наташка в спортивном костюме с подвернутыми штанинами, босиком, шуршала по дому с пылесосом.

Басс – с очками на носу! – сидел за бухгалтерским столом, что-то считая на калькуляторе левой и записывая в гроссбух – правой рукой.

Ленка в халате и шлепанцах сидела за телевизором с сонным лицом, лопая из стоящей рядом коробки шоколадные конфеты.

Андрей был изображен за студенческой кафедрой, взъерошенный, старательно записывающий какую-то лекцию в распухшую от вставок тетрадь.

Я в компании двух каких-то потертых смурных личностей за кособоким столом распивал ноль семьдесят пять портвейна, грызя воблу.

Танька в дурацкой панамке копошилась в аккуратном, прилизанном огороде с тяпкой в руках.

Себя он не нарисовал. И Арниса почему-то.

– Паразит. – Я снова засмеялся, протягивая блокнот Ленке. – На, верни хозяину.