Сказание об Агапито Роблесе

Мака, Макита, Мака,
Звенит твой серебряный голос,
Дыханье твое как жасмин.
Зачем ты такая злая?
К окну подойти не желаешь?
В саду стою я один.

Пасьон в ужасе отвел глаза – эти украденные где-то строчки ясно доказывали, что Первый Гражданин болен той же болезнью, которая губит всех мужчин в провинции. Судья и сам не смел доверить в это. Ссылаясь на какие-то дела, он уходил из суда, бродил вокруг пансиона, где жила Мака. Иногда утром он встречал кого-либо из ее свиты и с достоинством кланялся. Легкий, едва заметный поклон (сам он, впрочем, считал это верхом любезности) – вот все, что мог выдавить из себя суровый судья. Монтенегро утешался бесконечными допросами «нарушителей общественного порядка». Руис и Соберо предстали перед ним. Двадцать лет были они друзьями и вдруг подрались, охваченные безумной страстью. Стекла пансиона «Мундиаль» были разбиты в пылу боя. Долго допрашивал судья Соберо и Руиса. В ответ на вопрос, признает ли он себя «виновным в том, что испытывает чувство, несовместимое с его положением отца семейства», Соберо заявил, от большого ума, что «завистники его оклеветали».

– Чему же они позавидовали, Соберо?

– Мирному спокойствию моего семейного очага, господин судья.

– Можете ли вы поклясться, что не испытываете чувства, подлежащего наказанию согласно уголовному кодексу?

– Клянусь, здоровьем моей матери и счастьем моих детей!

– Я всегда считал вас порядочным человеком, Кристобаль. – Судья заговорил прежним приятельским тоном. – А теперь потолкуем как мужчина с мужчиной. Скажите, Кристобаль: что такого особенного в этой самой Маке?

– Сказать вам просто правду, доктор, или уж самую что ни на есть подноготную?

– Самую что ни на есть подноготную.

– За одну ночь с этой женщиной всякий нормальный человек согласится продать родину. А если не согласится, значит, он просто сволочь.

– Ступай, сынок.

Много еще шедевров мирового искусства посрамил бы, наверное, Нуньо, но в. один прекрасный день, когда он ждал Маку, чтоб передать ей письмо от дона Мигдонио де ла Торре, он увидев вдруг, что площадь 28 Июля заполнила разъяренная толпа. Комитет оскорбленных женщин вышагивал в полном составе под водительством своей председательницы доньи Хосефины де ла Торре. Оскорбленные женщины несли плакаты: «Да здравствует добродетель, долой правительство!» Ликующие мальчишки бежали вслед. Нуньо спокойно глянул на беснующихся матрон и твердо встал в дверях пансиона «Мундиаль». Оскорбленные женщины приближались.

– Шлюха! Шлюха! Шлюха! – вопили они.

Генералы кинулись к окнам. Они смеялись. Это еще больше разозлило дам. Жена Канчукахи бросила камень. Жена Солидоро последовала ее примеру и попала в Генерала Лa Map. Полный достоинства, спокойный и неподвижный, Нуньо улыбался, стоя в дверях. Донья Хосефина де ла Торре (она давно знала Нуньо, вся провинция знала этого сводника) бросила в него камень. Нуньо все так же улыбался. Следующий камень попал ему в щеку, еще один разбил губу. Дело могло зайти весьма далеко, но, к счастью, полицейские догадались, что такого рода события вряд ли придутся по душе младшему лейтенанту Тарамоне, и разогнали демонстрацию.

Уже смеркалось, когда Мака сошла с катера «Горяночка». Тут же у причала ей рассказали о нападении на пансион. Нуньо по-прежнему стоял на страже у дверей. Мака взглянула на его окровавленное лицо и улыбнулась. Она порозовела, то ли от волнения, то ли от света вечерней зари. Попросила платок. Подошла к Нуньо и осторожно принялась стирать кровь с бледного его лица.

– Тебе больно, Нуньо?

– Для вас я не торопясь прошел бы сквозь ад, – сказал Нуньо и задрожал. Он знал: эта дрожь не уймется даже через двадцать четыре часа, через двадцать четыре года, через двадцать четыре века. Мака опять улыбнулась. И Нуньо увидел в ее глазах тот миг, когда отец его соединился с матерью, дабы произвести на свет его, Нуньо, для того, чтобы он пережил вот эту огненную минуту.

– Я знаю, ты горишь, Нуньо. Но я не хочу, чтобы ты попал в ад, где все мы, грешники и негодяи, встретимся снова. Если ты меня любишь, пройди по воде.

Мака засмеялась. Теперь в ее глазах Нуньо увидел себя совсем маленьким мальчиком.

– Это легко, госпожа.

С печальной улыбкой повернулся он к озеру. Пукало рванул струны гитары. Мака бросала генералам шоколад, и они дрались между собой. Не замечая бурных волн, Нуньо ступил на воду и пошел. Генералы завизжали. Мака зарыдала хрипло. Неправдоподобный, окутанный туманом, шел Нуньо по воде в сторону Янакочи. Наверное, он заблудился, потому что наутро волной прибило его тело к пристани Успачаки.