Сказание о Маман-бие

Подобные речи вели «мирные голуби» в белых одеждах и в ауле Есим-бия, и в селении Гаип-бахадура, и даже у пахарей Бегдуллы Чернобородого. А народ принимает речи эти со вниманием: всякому лестно услышать похвальное слово своему роду-племени, да и в тайне, которую хранить советуют наставники духовные, тоже что-то привлекательное есть. И хранят, сколько терпения хватает.

Маман-бий встретил однажды Бегдуллу Чернобородого, заметил, что тот какой-то невеселый, на себя непохож. О делах, о здоровье его расспросил и между прочим о том, какими хивинские муллы ему показались.

Бегдулла и пересказал Маману, что за слова «мирные голуби» среди народа распространяют. У Мамана чуть глаза от гнева не выскочили, а Чернобородый с беззаботной будто бы усмешкой еще и добавил:

— А что ж тут такого? Нечего удивляться!

— Опять, значит, лисьи уловки Абулхаировы, поджигательство Гаип-ханово в ход пошло… Проклятые ханы те подохли, а хитрости их другим достаются, — все они из одной колыбели выходят, одними пеленками повиты, одним ядовитым молоком вскормлены! Ох, Бегдулла, Бегдулла, опять один род на другой натравливают, одному племени нож, другому копье суют… Что и делать с ними, ума не приложу!

Постояли Маман-бий с Бегдуллой, подумали и поехали к Есим-бию в аул посоветоваться. А тот и вовсе с горя в постель слег. Красный весь, томился в жару.

— Люди эти — камни, ханом в нас брошенные, да только камни молчат, а эти с языком, — сказал Есим-бий. — Был у меня вчера пресловутый этот Авез-ходжа-ишан. Он мне так, не обинуясь, и выложил: «Вы, мол, роду жалаир принадлежите, а роду этому над всеми каракалпаками господство самим богом предопределено». Я с ним спорить стал, а он мне в глаза рассмеялся, бесстыжий. На том и разговор наш кончился. Некогда пустоголовый — не тем будь помянут — Гаип-хан то же самое мне болтал…

Не вытерпел Маман-бий, вскочил на коня и помчался Авез-ходжу искать. Ишан оказался в ауле «Аранша кенегесов», прозванных так за то, что мастера были арыки копать.

Авез-ходжа-ишан сидел у себя в юрте хмурый. Только что закончилась у него беседа с аульчанами, и нашлись среди них люди разумные, стали ему возражать, он и поторопился, чтобы смуты не вышло, народ распустить, удалился к себе, сидел один и ел простоквашу. Увидев злое лицо входящего в дверь Маман-бия, он вскочил, бороды и усов не обтирая, сам первый стал расспрашивать Мамана о делах и здоровье.

— Вот что, таксыр, господин мой, — молвил Маман-бий глухо, тяжелый гнев душил его, — вы у нас здесь как точильщик на базаре, сразу двум хозяевам друг на друга ножи точите. Этим своим двурушничеством вы у себя дома, в Хиве, заниматься можете. А нас избавьте!

— Если уж тот бий, которому сам преосвященный Мурат-шейх благословение дал, нам не доверяет, за нами соглядатаем ходит, то чего же нам от других людей, доброе слово наше искажающих, ждать?! — заговорил ишан, тряся бородой, перемазанной простоквашей. — А мы — смиренные рабы ханской воли, стремимся слепым щенкам ислама незрячие глаза их открыть.

— Какова же именно воля вашего хана? — спросил Маман, смиряя свой гнев.

— А вы поговорите с ханом самим — узнаете! Верите ли, думы пресветлого хана нашего словно прозрачная вода, в чашу серебряную налитая. Взгляните в чашу ту — дно увидите и свое отражение в ней.

— Нет, таксыр, если действительно вы языком хана мысли его выражаете, то все это ложь. Мысли хана вашего — бездонный колодец. Заглядывал я в него: холодно там и темно. Страшно даже становится. Лучше забирали бы вы с собой свой камень точильный да убирались бы восвояси, в Хиву!

— О-о! Кяфир-неверный, выродок из мусульман, ядовитая горькая трава! Вспомнишь еще нас, когда будут рвать полы одеяния твоего верные щенки ислама, которым мы раскрыли глаза на скверну твою! — зашипел ишан, брызжа слюной.

— И тогда нас разнимать не суйтесь!

— Хоть и стукнуло тебе много лет, а все живет в тебе глупое мальчишеское упрямство. Уйдем! Не приросли мы к скудной вашей земле!

В дверях показался Жаксылык и заговорил, запыхавшись, еле дух переводя, — видно, бежал, торопился:

— Багдагуль-шеше прислала. Ехали бы вы домой, говорит. К вам в гости Айдос с друзьями жалует.

Глаза Мамана загорелись радостью, лицо осветилось доброй улыбкой:

— Сейчас, сынок, сейчас поедем!

— Помни! — крикнул ишан вслед уходящим. — Только в Хиве благодетельной обретут мудрость такие упрямые глупцы, как ты!

23

То, что Айдос со своими друзьями собрался его навестить, Маман посчитал большой удачей, не сомневался: самые заветные стремления его поможет разумный этот юноша осуществить. «Посмотрим, — думал Маман, — чему их там в Хиве научили: сухой грозой или дождем благодатным придут они на родную землю. Пусть послушают ученых джигитов и здешние наши ребята. Недаром ведь Кузьма Бородин говаривал: народ без знаний — что бурдюк, на дороге валяющийся, каждый встречный-поперечный ногой его пинает».