Сказание о Ёсицунэ

– Если не берёт с собой сейчас, зачем присылать за мной потом? Вот он уходит. Но никто, ни стар ни млад, не знает сроков своих, и, если случится со мной неизбежное, господин пожалеет тогда: зачем с собою не взял? А тогда уже будет поздно. Когда любил, взял с собой по волнам к берегам Сикоку и Кюсю. Выходит, теперь, не ведаю когда, переменился ко мне и сердце его пылает враждой. Ни слова, ни знака не имела я от него с тех пор, как отослал он меня в столицу из бухты Даймоцу, или как она там зовётся, но по душевной слабости всё верила я, что вот он вернётся и скажет слова утешения. И что же? Снова слышу я горькие слова, и сколь же это печально! Есть у меня на душе, что мне хотелось бы поведать ему, но не знаю, как угодно будет ему это принять. И всё же скажу, ибо если случится со мной что-нибудь, то тяжкий грех останется на мне и в предбудущей жизни. С прошедшего лета я в смятении, мне тяжело – знающие люди говорят, будто я в положении. Время идёт, я чувствую себя всё хуже и хуже, так что вряд ли они ошибаются. Когда станет это известно в Рокухаре, меня схватят и отправят в Камакуру. Ёритомо не ведает жалости. Сидзука пела песни и танцевала танцы свои и тем избегла однажды кары, но мне так поступать не пристало. Уже и сейчас идут обо мне недобрые слухи, и я совсем пала духом. Ну что ж, коли супруг мой в своём решении твёрд, тогда ничего поделать нельзя.

Так сказала она, и слёзы неудержимо заструились из её глаз. Прослезился и Бэнкэй.

Тут заглянул он в её комнату, озарённую сияньем светильника, и увидел, что там на двери начертаны женской рукой такие стихи:

Если он разлюбил,
Тогда изменю и я
Своё сердце.
Разве можно любить человека,
Который мучит меня?

Прочёл он это и с сожалением подумал: стихи говорят о том, что ей никогда не забыть о своём господине. И он поспешил к Судье Ёсицунэ и всё ему рассказал.

– Если так… – молвил он и внезапно вышел к своей супруге. – Слишком уж ты вспыльчива, – сказал он ей. – А я вот пришёл за тобой.

Ей показалось, что она во сне. Она хотела спросить о чём-то, но лишь без удержу плакала – такая горькая тяжесть лежала на сердце.

– Значит, ты меня не забыла? – сказал Ёсицунэ.

– Со дня разлуки забывала ли я вас хоть на миг единый? – ответила она. – Но вот думала я о вас, а отклика на думы мои не было…

– Ты вспоминала прежнего меня, а сейчас, когда видишь меня таким, не отвращает ли это чувства твои? Погляди, в каком я виде!

И Ёсицунэ распахнул верхнюю одежду и явил взору её убогое дорожное платье цвета хурмы и высоко подхваченные хакама. И столь непривычен был его вид, что она испугалась даже: чужой, незнакомец!

– А во что же нарядите вы меня?

Бэнкэй сказал:

– Поскольку госпожа кита-но ката пойдёт вместе с нами, мы придадим ей вид юного служки. Ликом она похожа на отрока, мы его подкрасим, набелим, и это будет пригожий отрок. И возраст госпожи подходит как нельзя лучше. Самое же главное – это чтобы госпожа вела себя сообразно и ни в чём не сбивалась. Ямабуси на севере много, и, когда протянут ей, сорвав, цветущую ветку со словами: «Это господину ученику», должно ей отвечать на мужской лад, оправить на себе одежду и вести себя, как ведут юные служки, а не застенчивая и смущённая дама.

– Ради безопасности господина я буду вести себя в пути как угодно, – отвечала она. – И раз так, теперь лишь одно движет сердцем моим – немедля отправиться в путь. Ах, скорее, скорее…

Тут время и обстоятельства так сложились, что Бэнкэю пришлось взять на себя заботу о наружности госпожи, хотя никогда прежде не был он приближён к её особе. И безжалостно срезал он по пояс волосы, струившиеся, словно чистый поток, по её спине ниже пят, зачесал их высоко и, разделив на два пучка, кольцами укрепил на макушке, слегка набелил её личико и тонкой кистью навёл ей узкие брови. Затем облачил он её в платье цвета светлой туши с набивным цветочным узором, ещё одно платье цвета горной розы, ярко-жёлтое, со светло-зелёным исподом, а поверх – косодэ из ткани, затканной узорами; нижние хакама скрылись под лёгким светло-зелёным кимоно. Затем надел на неё просторные белые хакама «большеротые», дорожный кафтан из лёгкого шёлка с гербами, узорчатые ноговицы, соломенные сандалии, высоко подвязал штанины хакама, накрыл голову новёхонькой бамбуковой шляпой, а к поясу подвесил кинжал из красного дерева в золочёных ножнах и ярко изукрашенный веер. Ещё дал он ей флейту китайского бамбука и на шею – синий парчовый мешок со свитком «Лотосовой сутры». И в обычной-то своей одежде ей себя на ногах нести было трудно, а со всем этим грузом она едва стояла. Так, наверное, ощущала себя Ван Чжао-цзюнь, когда увозили её к себе варвары сюнну.

И вот приготовления были закончены. Ёсицунэ велел Бэнкэю отойти в сторону, взял жену за руку и при свете светильника провёл её по комнате взад и вперёд.

– Похож я на ямабуси? – спросил он. – Похожа она на ученика?

Бэнкэй ответил с чувством: