Эхе, не обращая внимания, благополучно перешел двор и быстрым шагом пошел по знакомой уже дороге через рынок и овощные ряды. Пожар разгорелся, охватил соседние постройки и далеко освещал все окрестности. С Москвы-реки неслись вопли погорельцев, толпы внезапно отрезвившихся людей бежали на пожар, а Эхе торопился уйти от пожара подальше, бережно неся на плече ребенка, который горел в огневице и палил его щеку жаром.
Выбирая более трезвых людей, Эхе у всех спрашивал дорогу в немецкую слободу и скоро вошел в нее. Те же моховые избушки, но они стояли ровными рядами, образуя прямую улицу, из которой во все стороны шли узенькие проулочки; и на Эхе сразу пахнуло чем-то родственным.
Он смело постучался в ставень первого оконца.
Через несколько минут калитка скрипнула, и из нее осторожно высунулась стриженная голова. Эхе быстро заговорил по-шведски, потом ломаным немецким языком, объясняя, кто он и зачем сюда пришел.
- Иди, иди ко мне! - радушно ответил ему немец, впуская его в калитку. - Я здешний цирюльник, Эдуард Штрассе, с сестрой живу! Милости просим, - горенка найдется. Сюда, сюда! Он запер калитку тяжелым засовом и ввел гостя в чистую горенку.
Эхе тотчас положил ребенка на лавку, подсунул ему под голову свою епанчу и огляделся.
В горенке стоял незатейливый шкап и подле него поставец с несколькими кубиками и чарками, у стены - стол, покрытый чистой скатертью и несколько табуреток; под ними на полке стояли банки с пиявками, ящик, вероятно, с ланцетами и несколько склянок с разноцветными жидкостями. По дугой стене тянулась лавка и над нею висела одинокая скрипка, а в углу, в ногах больного мальчика, стоял собранный скелет. Эхе тяжело опустился на стул в то время, как цирюльник наклонился над мальчиком и внимательно осматривал его.
- Благодарю тебя! - сказал рейтар на ломаном немецком языке. - Я никого тут не знаю в целом городе и пропал бы, кабы не ты.
- Ну, ну! - ответил немец. - Каждый из нас дал бы тебе приют. Мы все знаем, что такое одиночество среди этих дикарей, и потому живем очень дружно. Сегодня мы заперлись так рано потому, что русских боялись. Они пьют сегодня, а как напьются, то бывают очень буйны и часто к нам пристают.
Немец оставил мальчика, бережно поправил ему голову.
- Что с ним? - тревожно спросил Эхе.
- Так, маленькая горячка, лихорадка, а по ихнему, - немец усмехнулся, - огневица! Они, - он обратил к Эхе свое добродушное лицо с лукавыми глазами, - эту болезнь лечат, спрыскивая водой с уголька, ну, а мы питье даем, а потом натираем, чтобы испарину вызвать. Вот Каролина все это сделает!
Он встал и вышел, а через минуту вернулся с высокой белокурой девушкой. Она, вспыхнув под пристальным взглядом Эхе, сделала ему книксен, а потом быстро повернулась к мальчику и нежно поправила его волоса, сбившиеся на лоб.
- Откуда у вас такой птенчик? - спросила она.
Эхе рассказал все, что знал про мальчика.
На глазах Каролины выступили слезы.
- Бедный, бедный! Я буду за ним ходить, как за своим родным! - С этими словами она взяла мальчика на руки и бережно унесла его из горницы.
- Сделай все, как я сказал! - крикнул ей вслед ее брат.
Потом он обратился к Эхе и сказал ему:
- Большое беспокойство вы себе взяли с мальчиком. Несомненно, он краденный. Может быть он знатного роду, и беда, если вас с ним поймают. У русских, что вы им не говорите, правду только в застенке узнают. Сколько там наших погибло, сами на себя наговаривая!
Эхе нахмурился.
- Я не мог иначе сделать, ответил он просто, - а от судьбы не уйдешь!
- Так, - сказал цирюльник и спохватился. - Ох, мой Бог, - воскликнул он, - что же вы не разденетесь? Мы вас здесь положим. Пожалуйста! В доспехах тяжело.
Эхе не заставил себя просить и, отстегнув пояс, быстро снял кожаные латы и тяжелые сапоги, оставшись в синих рейтузах и кафтане.
Штрассе встал, снял с поставца две чарки, вынул из шкафика плетеную бутылку, кусок рыбы, хлеба, сыр и, поставив на стол, сказал:
- Милости просим! Закусите, а потом выпьем вместе, и вы мне расскажите про себя.
Эхе и тут не заставил себя просить и, работая челюстями, в то же время стал рассказывать свою несложную биографию. С пятнадцати лет все война. Как иной работает пилою, молотком, ножницами и иглою, так он работал мечом. Был он во Франции, потом в Италии, потом ушел оттуда, поступил к Понтусу Делагарди и с ним уже не расставался. Сперва со Скопиным они били поляков и воров, потом к полякам перешли и здесь, в Москве, под началом Гонсевского, сидели в осаде, потом опять на сторону русских перешли и поляков били, а потом уже, когда русские платили им жалованья, они стали от себя воевать. Взяли Новгород и его ограбили. Тут Делагарди ушел, а Горн остался. Вышло с русскими замирение. Он пошел из Новгорода, чтобы в Стокгольм вернуться, да вот теперь этот мальчик.
Собственно ему все равно, где быть. И он передумал: теперь здесь наниматься будет. Что ж хороший солдат всегда нужен!
- Есть, ведь, здесь иноземные генералы? - спросил он.
- Есть, как же! - ответил Штрассе. - Вот хотя бы наш полковник Лесли! И воины тоже нужны. У них, что ни год, то война.