Скалола. В осаде (сборник)

— Я ведь была там, Гейб. Ты помнишь? — Джесси подошла к нему и остановилась напротив. — Я не буду тебя успокаивать и не собираюсь жалеть, как того мальчика. Жалеют слабых. Но, по крайней мере, в одном я убеждена на сто процентов: ты делал именно то, что должен был делать! И поэтому перестань взваливать всю вину на себя! Ты сделал все, что было в твоих силах. Большего не смог бы никто, — она замолчала, собираясь с мыслями. — Есть такие люди, и их много, даже больше, чем нам кажется, которые не могут без того, чтобы не истязать себя за что-нибудь. За разбитую чашку, вырубленные леса в Бразилии, атомную бомбу, сброшенную на японцев. Их не волнует, есть ли действительно в этом их вина. Им важен процесс, важно, что все видят, как они страдают. Я знаю тебя. Ты не такой человек. По крайней мере, был не таким. И мне не хотелось бы, чтобы ты когда-нибудь таким стал. А поэтому скажи мне, Гейб, ты за восемь месяцев ни разу не задавался вопросом: какого дьявола Хел потащил на этот утес девчонку, которая никогда к горам и близко не подходила?

— Нет. Хел тут ни при чем. Я говорю не об этом. Мне нужно было что-то предпринять, а я просто висел и кричал ей : «Сара, держись!» Это моя вина. Пойми, я не удержал ее. Какой-то выход должен был быть...

— Его не было! — жестко оборвала его Джесси. — Пойми же это сам! Ее смог бы спасти только Господь Бог, а ты — уж извини меня — далеко не Бог. Нельзя казнить себя за то, что не сделал невозможного. От этого лучше не будет.

— А должно быть лучше? — вдруг спросил Гейб и взглянул девушке в глаза.

— Что?

— По-моему, ты не понимаешь...

— Не понимаю? — зло переспросила его девушка. — Вот что я тебе скажу, Гейб. Временами я, и правда, не понимала, чего мне хочется: любить тебя или ненавидеть. Иногда не знала, врезать тебе как следует или поцеловать. Но одно я знала и знаю точно до сих пор: я тебя понимаю.

Гейб неожиданно, подчиняясь идущему из самой глубины сердца импульсу, обнял ее и прижал к груди. Джесси напряглась, но не вырвалась, а осталась стоять, положив голову ему на плечо.

Несколько минут они молчали, а затем девушка тихо спросила:

— Ты приехал, чтобы... остаться?

Он молчал. Джесси отстранилась и заглянула ему в глаза.

— Нет? Ответь, Гейб.

— Я не могу, Джесси. Пойми, действительно не могу. Я вернулся за тобой. Если то... что было между нами не... угасло, если все сказанное в силе... то, может быть, поедешь со мной?

— Вон оно что, — лицо ее окаменело, а голос стал ледяным. — Значит, ты вернулся за мной...

— Джесси...

Гейб попытался что-то сказать, но девушка не слушала его.

— Ты вернулся после года отсутствия и думаешь, что я вот так, запросто, соберусь и уеду с тобой? Но это же наш дом. Мой дом. Нет, Гэбриэль, ничего не получится. Я не уеду отсюда. И уж тем более, не уеду так, как ты. Молча, тихо, не попрощавшись.

— О’кей, — вздохнул Гейб.

Он даже еще не до конца переварил услышанное. Оно лишь начало доходить до его сознания. Но слова были сказаны, решение принято.

Джесси повернулась и пошла к дому.

— Джесси, ты не возражаешь, если я заберу кое-что из своих оставшихся вещей?

Она, не останавливаясь, обернулась и зло усмехнулась.

— Если ты забыл, меня зовут Джессика, Гэбриэль. Конечно, можешь забирать все, что захочешь, а мне пора. Прощай!

Левушка вошла в дом и хлопнула дверью.

ГЛАВА ВТОРАЯ

14:50 по Гринвичу

Тревис абсолютно не волновался. Должно быть, многие на его месте нервничали бы, не находили бы себе места, но он ощущал лишь восхитительное спокойствие. Слушая расслабляющий гул турбин «Боинга», полицейский сидел в кресле и наблюдал за людьми, расположившимися в салоне. Лендфорд о чем-то тихо болтал с фэбээровцем, Эдмет просто глазел в иллюминатор, занятый какими-то своими мыслями. Губы его шевелились.

«Наверное, опять ведет бесконечный спор с потаскухой-женой, — подумал Тревис. — Ведь ни для кого не секрет, что жена этого типа спит с кем попало, пока он зарабатывает деньги, мотаясь по всей стране. Странный парень этот Эдмет. Скажем, Тревис, будь он, конечно, женат и узнай такое, тут же свернул бы “благоверной” шею. Но попробуй-ка представить, как толстячок Эдмет повышает голос на свою шлюшку. Только в самолете, да и то шепотом, чтобы никто не услышал. Да, хорошо, что его, Тревиса, Бог уберег от подобного шага. На кой черт ему жена — вечная обуза, путающаяся под ногами со своими дерьмовыми просьбами и требованиями».

Тревис не был человеконенавистником. Кого-то он даже любил. Не многих, очень немногих, но любил. По-настоящему, сильно. Например, мать, умершую четыре года назад. Как всякому любящему сыну, ему приходилось очень много заботиться о старушке. Временами это его раздражало, но после ее смерти Тревис понял, что потерял куда больше, чем просто члена семьи. Он потерял человека, который понимал его, как никто другой, и мог простить то, чего не прощали другие.